Последние саксонцы - Юзеф Игнаций Крашевский

идти медленно, потому что министр от короля не хотел отойти ни на минуту. К замку шли довольно долго.

Приближаясь к нему, Брюль остановил свою карету, вышел и подошёл к королевскому паланкину. Там он в покорной позе, склонившись, очень долго разговаривал с королём. Королевский паланкин вносили в замковые ворота, когда Брюль, отступив от неё, направился к Стейнхелу.

Он помог ему выйти из этой коробки, в которой он был заперт, и приветствовал чрезвычайно милой улыбкой.

– Пан советник, – сказал он, – я не знаю, велел ли вам его величество сразу появиться в замке, но мне он дал поручение сказать вам, что чувствует себя немного уставшим и хочет, чтобы вы подождали, когда он вас вызовет.

– Лишь бы это не слишком долго продолжалось, потому что я не придворный, желаю вернуться во Франкфурт.

– Вы правы, потому что Франкфурт – один из приятнейших немецких городов, – говорил Брюль, – жизнь в нём очень приятная, вода очень здоровая… климат мягче, чем у нас.

В конце он рассмеялся.

– И денег много имеют… Я с вами прощаюсь, – прибавил он, – дам знать, когда король соизволит вас вызвать.

Резидент ничего не ответил и пошёл пешком в гостиницу.

Беспокойный, раздражённый Брюль развернул в замке следствие, кто посмел впустить Стейнхела в приёмную, чтобы король мог его увидеть. Одни указывали на других. Брюль напомнил, что за это преступление – допуск кого-нибудь без его ведома – наказанием было изгнание. Он всех напугал, но никого не выгнал.

Он приготовился к разговору с королём наедине. В результате долгого общения с королём он приобрёл особенный дар: угадывать, что в каждом случае король мог ответить, и даже, что сделать. Его расчёт никогда не подводил. Он так играл на его душе, как виртуоз на знакомом ему музыкальном инструменте. Поэтому он легко мог привести Августа туда, куда хотел и было нужно.

Перед входом в кабинет, в котором король значительнейшую часть дня курил трубку, Брюль задержался на пороге, точно придумывал программу разговора.

Он вошёл весёлый и приветливый, добродушный, улыбающийся, прежде всего, смиренный. Август глядел на него с нежностью и думал про себя: «И этого человека смеют обвинять».

– Я тоже обрадовался, когда увидел Стейнхела! – воскликнул он. – Я столько времени его не видел, а так его уважаю. Вот это человек!

Король слушал явно довольный.

– И не добивается должностей, титулов, собственности, он хочет только верно служить своему пану! Неоценимый человек!

Король всё быстрей пускал клубы дыма… а его физиономия подтверждала.

– Таких людей мало, – продолжал дальше Брюль.

– Очень мало! – подтвердил Август.

– Несчастье только, что Стейнехела и ему подобных нельзя нигде использовать, хоть они были бы способны на всё.

Король хотел что-то сказать, но ничего не сказал.

– Неоценимые в обычных жизненных обстоятельствах среди политической неразберихи теряют голову. Имея дело со злыми, вероломными людьми, политик должен угадывать злые мысли, и порой, чтобы предотвратить несчастье, сам должен поставить себя в двусмысленное положение. Этого Стейнхел, чересчур откровенный, болтун, апостол правды не умел никогда. Самый ценный из людей, но наименее полезный. Во Франкфурте он на своём месте, но на дворе, в министерстве, которого был бы достоен… а я был бы так рад его в нём увидеть, он был бы вредным нам и себе. Как жаль! Я его так люблю.

– Честный Брюль, – сказал растроганный король, – ты умный и во всём осторожный.

Брюль стоял мгновение, всматриваясь в лицо короля.

– Как вы себя сегодня чувствуете, ваше величество? – спросил он.

– Неплохо, – ответил Август.

– Нужно себя жалеть, – доложил министр, – а прежде всего не менять жизненного распорядка. Я опасаюсь за эту утреннюю прогулку в Базантарни, да ещё в обществе этого достойнейшего Стейнхела, у которого есть дар поить и кормить горечью.

Король поглядел, удивлённый тем, что он угадал разговор.

– Поэтому, – добавил министр, – если ваше величество захотите увидеть Стейнхела и поговорить с ним, нужно, чтобы кто-нибудь был как противоядие, и чтобы был одарён более радостным взглядом на вещи. Но я того мнения, чтобы ваше величество по крайней мере не сразу его звали, я сам это испытываю, после каждого разговора с ним необходим некоторый отдых.

– Ты думаешь? – спросил король.

– У вашего королевского величества следы усталости на лице, – прибавил Брюль.

Август поглядел в зеркало. Действительно, лицо у него было опухшее, сонные, тяжёлые веки падали ему на глаза, на коже около сжатых губ появились морщины.

– Признаюсь тебе, я хотел видеть этого честного Стейнхела, – сказал он тихо.

– Но почему нет, напротив, – прервал министр, – только не знаю, как вы, ваше величество, этим распорядитесь. Мне было бы очень необдимо отправить его во Франкфурт, именно посоветоваться с императорским резидентом насчёт… будущей преемственности трона. Мне не желательно этого откладывать, Стейнхел мне нужен, ему одному я могу это доверить, потому что в нём одном я уверен. Стало быть, по его возвращении ваш величество…

Король головой дал знак согласия.

– Попрощайся с ним от меня, – сказал он мягко.

Брюль поклонился.

Спустя пару часов его карета стояла перед Золотым Ангелом, в котором Стейнхел занимал маленькую комнатку. На столике лежала открытая книга Тацита, которая сопутствовала ему в дороге. Стейнхел стоял и что-то читал в ней, доедая кусок хлеба, помазанный его любимым гусиным жиром. Вошёл Брюль и очень любезно с ним поздоровался.

– Я пришёл от короля, – сказал он. – его величество, который придаёт большое значение вашей службе, просит вас поспешить во Франкфурт. Он приказал мне выразить сожаление, что теперь с вами не увидится, а столько обещал себе из этого радости. Но ради блага родины король всегда готов удовольствие сделать жертвой. Это святой монарх.

Стейнхел молчал, вытирал губы и так смотрел на Брюля, как иногда глядят на рассказывающих сказки.

Министр говорил быстро.

– Мне кажется, что вы мне объявили своё желание вернуться во Франкфурт?

– Как можно скорее! – сказал резидент.

– Возвращайтесь, раз и дело короля этого требует, – прибавил министр.

– Не премину, – сказал иронично Стейнхел.

– Я должен что-нибудь сказать королю? – спросил Брюль.

– Выразите ему мою печаль, что не могу поцеловать его руку, – сказал Стейнхел. – Я еду уже сегодня.

– Вы поступаете разумно, сейчас нельзя терять ни минуты, – говорил Брюль. – Война с виду закончена, из всех засад мы вышли победителями, но поэтому наши враги, кажущиеся победители, утомлённые, ослабленные, заново начинают копать под нами ямы. Вы – наша передняя стража.

Стейнхел только слушал. Брюль, который надеялся что-нибудь узнать от него, убедившись, что он не очень склонен к откровенности, поглядел на часы, подал ему руку и попрощался. Стейнхел не проводил его даже до лестницы.