Cага о Бельфлёрах - Джойс Кэрол Оутс

Соседкой Леи по комнате была Фэй Рено, девочка примерно того же возраста, но значительно ниже Леи, с непослушными пушистыми волосами и блеклым личиком. Она слегка заикалась, и порой Лею это раздражало (сама она, даже когда учителя или старшие девочки пытались припугнуть ее, говорила бойко и уверенно, готовая дать отпор кому угодно), а порой она видела в этом определенное обаяние; Фэй была самой близкой школьной подругой Леи, единственной подругой, и иногда девочки затевали игру, будто они сестры. Но даже когда Фэй упрашивала Лею дать ей погладить шелковистую шубку паука («Лея, пожалуйста, я не скажу другим девочкам!» — шептала она), Лея считала, что благоразумнее отказать ей.

— В конце концов, Любовь — дикарь, с достоинством объясняла она.

Однажды поздно вечером, когда директриса уже выключила повсюду свет, Лея лежала в кровати, мучаясь бессонницей, тоскуя по горам, по воздуху Чотоквы, солоноватому аромату Лейк-Нуар и даже по матери (хотя ни за что не созналась бы в этом), как вдруг услышала под кроватью какие-то звуки… Словно кожей почувствовала… Как несмышленый ребенок, она пугала себя, рисуя в воображении прячущихся под кроватью гадких существ. Они были похожи на болотных жителей, темные и неповоротливые, словно угри в иле, но при этом обладали изощренной, почти человеческой хитростью, хотя — именно это и пугало ее больше всего — оставались лишь черными тенями. Они знали, где она, следили за каждым ее движением, поэтому главное — лежать неподвижно, затихнуть и вытянуть руки вдоль туловища, а дышать едва слышно. Вот чепуха! Она давно переросла эти детские страхи. Если под ее кроватью что и есть, то лишь комочки пыли.

И пока Фэй сопела во сне, Лея пододвинулась к самому краю кровати и принялась шарить под ней рукой. Разумеется, там ничего нет! Да и откуда бы? Нащупав тапочку, она отбросила ее в сторону, и тут ее пальцы наткнулись на комочек пыли. (Лею часто упрекали за «неудовлетворительное соблюдение правил гигиены», потому что ее одежда, а иногда лицо, руки и шея часто были не такими чистыми, как полагалось.) Погодите-погодите, она что-то обнаружила… Сначала решила, что это просто комочек пыли, мягкий, нежный и хрупкий… Нет, он потверже… и слегка покалывает кожу… Да он шевелится! Да, шевелится! И вдруг что-то ужалило ее.

Он неожиданности Лея даже не отдернула руку, а лишь отвела немного в сторону. И замерла, окаменела, вглядываясь распахнутыми глазами в темноту.

Затем, совсем скоро, она вновь ощутила мягкое прикосновение… И покалывание… Существо ползло по ее руке. Лея неподвижно лежала в ожидании. Сейчас оно ужалит. Она знала — ужалит. Будто иголкой уколет… Но оно остановилось на тыльной стороне ее ладони и замерло. Мышь? Мышонок? Конечно, Лея за свою жизнь успела повидать немало мышей и всегда расстраивалась, видя, как их мучают кошки, как бедняжки мечутся, визжат и пищат. Даже крысята вызывали у нее умиление. Но мышь у нее под кроватью? Мыши у них в комнате? Она осторожно шевельнула рукой. Где там тапочка… Если действовать быстро, она наверняка успеет прихлопнуть тварь, пока та не сбежала…

Однако с удивительной, будто сознательной ловкостью существо засеменило вдруг по ее руке, неторопливо, будто знало о ее опасениях, взбираясь все выше… очень медленно — вверх по руке, бережно переступая тоненькими лапками через тонкие волоски на ее коже… Существо приближалось к изгибу локтя, а Лея, уставясь на слабые блики лунного света на потолке, лежала, будто парализованная, и думала, что оно вот-вот свалился на пол, не найдя точки опоры, — и тогда Лея вскочит, спрыгнет с кровати, только с другой стороны, и станет звать на помощь. Но существо не свалилось. Оно повернуло и двинулось дальше, к плечу, по-прежнему неторопливо, словно понимая ее, словно читая ее мысли.

Лея боялась шелохнуться. Странно, но сердце мало-помалу успокоилось, и волнение стихло. Лея отличалась удивительно сильной волей, даже мужеством, и питала презрение к манерным барышням в пансионате, но бывали времена — например, однажды, когда ее лошадь Ангелок, испугавшись щитомордника, взвилась на дыбы, и в другой раз, когда какой-то мальчик, младше самой Леи, плавая в озере, вдруг начал тонуть, — в такие времена ее охватывал необъяснимый ужас. Характер у Леи был не сахар: в детстве она отличалась поразительным упрямством. Девчонка, кричала Делла, находится во власти демона и исцелит ее лишь хорошая взбучка! Но в ту ночь, когда Любовь осторожно поднялся по ее шелковистой коже до самого плеча и замер, сложив, будто танцор, свои тонкие лапки и не сводя с Леи умных глазок, она не поддалась страху и не позвала на помощь, хотя ей хотелось — ох, как же ей хотелось закричать: «Фэй, помоги мне! Сделай что-нибудь! Хватай туфельку, ботинок, раздави его, прихлопни, умоляю!» — нет, она лежала неподвижно, боясь вздохнуть.

А уже утром, на рассвете, когда просочившийся в комнату серый свет начал придавать предметам очертания (легкое, будто перо, существо на плече, совсем рядом с ухом, пусть и не двигалось и, скорее всего, не представляло опасности, однако не давало девочке заснуть — ей даже казалось, будто она слышит его дыхание), Лея медленно повернула голову, прищурила глаза, с силой прикусила нижнюю губу, и — да, он был на том же месте, хорошенький паучок, в то время вполне обычного размера, но изумительно блестящий, с крошечными глазками-бусинками, покрытый угольно-черными, густыми, словно мех, волосками.

— О-о, да ты паук! — восхищенно прошептала Лея.

Любовь — тайна, недолго скрытая от Фэй и несколько недель — от других девочек — стремительно рос. Его любимыми блюдами были останки других насекомых, размоченные в сладком молоке, и кусочки мяса. (Небольших обрезков говяжьего жира, завернутых во время ужина в салфетку и тайком пронесенных в комнату, хватало пауку-лакомке на несколько дней.) С самого первого дня Любовь с невероятной чуткостью улавливал настроение хозяйки: если она грустила, то он, словно кошка, терся о ее лодыжку, забирался повыше, на шею или щеку, и ласкался; а когда Лею что-то тревожило, он принимался бегать по стенам, сплетая паутину обрывками, и те еще долго свисали со стен, покачиваясь от малейшего дуновения. Когда Лея была в духе, Любовь держался на расстоянии, будто бы с достоинством. Он сплетал свою роскошную сеть в углу