Шальная звезда Алёшки Розума - Анна Христолюбова

— Вы хотели повод, чтобы отправить Елизавету в келью. Такой повод есть. — Молодой собеседник понизил голос, и его визави тут же придвинулся ближе. — Фрейлина Елизаветы, Мавра Егоровна, совершила тяжкое преступление — вытравила плод, однако та не только не предала преступницу суду, но и всячески постаралась это скрыть. Знают о случившемся лишь одна из фрейлин да сама Елизавета. Мне удалось выведать сие совершенно случайно… Стало быть, Елизавета знала и одобряла поступок своей камеристки. А быть может, и сама подтолкнула её к нему…

— Кто-то может подтвердить ваши слова? — Глаза пожилого хищно блеснули.

— Та самая фрейлина, Прасковья Нарышкина, она видела, как Мавра покупала зелье.

— Фрейлина? — Пожилой поскучнел и волчий блеск в глазах притушил. — А ещё свидетели есть?

Собеседник с сожалением покачал головой.

— Не думаю. О таком поступке не болтают каждому встречному…

— Тогда проще будет взяться за того, кто продал зелье. Кто это? Знаете? Верно, какая-нибудь местная знахарка? Если пригрозить ей обвинением в колдовстве, она живо язык развяжет…

— Это старая цыганка из табора, стоявшего здесь несколько дней.

— То есть табор уже ушёл? — Пожилой огорчился. — Вряд ли в таком случае удастся что-то доказать…

— Неужели вы не сможете заставить Прасковью говорить? С вашими-то талантами… — Молодой брезгливо скривил губы.

— Ну отчего же… Конечно, смогу. — Пожилой улыбнулся беззлобно, похоже, отвращение собеседника его не оскорбило, а позабавило. — Донести-то я её заставлю… Но скажите-ка, дружочек, кто из них двоих сильнее духом — Прасковья или Мавра?

— Конечно, Мавра, — заверил молодой, не задумываясь.

— Вот то-то и оно, — вздохнул пожилой. — Если Мавра не признается… а она не признается — в сём даже сомневаться нечего, ибо признание приведёт её на плаху, — то при дознании первой на дыбе висеть вашей Прасковье, и её донос будет считаться праведным, ежели она три пытки выдержит, от слов своих не откажется… Как полагаете, выдержит?

— Нет… — Молодой помрачнел. — Она от них откажется, едва только ту дыбу увидит…

— И я так полагаю, — согласно кивнул старик. — Да и вообще я не большой сторонник допрашивать с пристрастием дам, к тому же принадлежащих к высшему обществу. Тут осторожность превеликая нужна, можно такое услыхать, что потом бы самому как кур в ощип не угодить. Слово-то не чижик, коли с уст слетело, да ещё в расспросной каморе, в присутствии канцеляристов, что протокол ведут, назад его при всём радении не словишь…

— Должен быть флакон с зельем, но покуда мне не удалось его найти… — Молодой вздохнул.

— Что ж, зелье — это лучше, особливо ежели вы его найдёте у преступницы, а не в огороде под кустом… Но вам тогда придётся свидетельствовать на дознании. Не боитесь?

Молодой некоторое время молчал, сумрак не давал возможности проследить за выражением его лица, но пожилой, кажется, и не стремился к тому — тянул своё пиво и лениво скользил взглядом по сторонам. Наконец, собеседник взглянул прямо на своего визави, и пожилой господин отметил сузившиеся глаза и сжатые губы:

— Боюсь, ваше превосходительство. Вас все боятся. — Молодой вновь усмехнулся криво. — Но волков бояться — грибов не видать. Я поищу зелье, а коли не найдётся, вызнаю и другие грешки государыни цесаревны, не сомневайтесь.

* * *

Спрятавшись за портьерой, Прасковья смотрела в окно — возле ворот конюшни стояли старая цыганка и Алексей Розум и о чём-то разговаривали. Казак глядел серьёзно, хотя обычно улыбка не сходила с его уст. Господи, ну о чём он может говорить с этой жуткой старухой? А вдруг… вдруг она расскажет ему…

С трудом сглотнув ком в горле, Прасковья стиснула ладони — влажные, липкие и холодные, точно лягушачья кожа.

Из ворот показался конюх Ермил, который вёл в поводу невысокую лохматую лошадку без седла. Тётя Зара, подоткнув юбку, ловко, точно молодая, взобралась верхом — по-татарски, как мужчина — и, склонившись к Розуму, что-то шепнула в самое ухо, затем легонько похлопала по плечу и бодрой рысью поехала прочь.

Прасковья невольно перекрестилась, глядя ей вслед. Слава Богу! Закончились её мучения! Как же она боялась эту старуху! Даже к Мавре старалась не заходить, чтобы не попадаться той на глаза. А если и заглядывала, пыталась подгадать так, чтобы зелейницы в комнате не оказалось. Но предосторожность не помогла — однажды вечером столкнулась с той во дворе нос к носу — цыганка, обвязав платком мокрые волосы, возвращалась из бани. Вид у неё был такой обыденно-домашний, что Прасковья замешкалась и не шмыгнула, увидев её, в кусты. А зря.

Поравнявшись, цыганка остро взглянула в лицо страшными чёрными глазами и вдруг остановилась.

— Не делай того! — проговорила она грозно. — Беда будет! Твоя подруга не послушала меня и что вышло? Остановись, иначе горько пожалеешь! Всякий человек должен сам распоряжаться своим сердцем. Волю в любви отнимать ни у кого нельзя!

Прасковья в ужасе шарахнулась от неё и бросилась прочь.

Глава 17

в которой Мавра рыдает, а Елизавета совершает необдуманные поступки

Мавра проболела две недели. Первое время она целыми днями спала, восстанавливая кровотрату. Старая цыганка несколько суток сидела возле её постели и когда бы Елизавета ни заглянула, всё бормотала что-то вполголоса, поводя над лежащей скрюченными морщинистыми руками.

Когда больная пришла в себя и начала разговаривать — сперва сил на это у неё не хватало, — Елизавета как-то, потихоньку заглянув в комнату, услышала, как цыганка спросила:

— Сколько капель выпила?

— Не знаю, — прошелестела Мавра. — Рука дрогнула.

— Безумная девка! Я же тебе говорила, что больше пяти нельзя! Тебе теперь до конца жизни этот грех замаливать, и то незнамо, замолишь ли… А ты сразу прямо в геенну адскую решила отправиться!

Когда Мавра начала вставать и, еле-еле шевеля ногами, перемещаться по комнате, цыганка объявила, что больше ничем помочь болезной не может и стала собираться к своим — табор всё это время стоял на лугу за рекой. В уплату за труды Елизавета вручила старухе перстень с огромным рубином, и цыганка, поблагодарив, покинула дворец.

А поутру к цесаревне пожаловал баро Григорий.

— Ты так щедро наградила тётю Зару, государыня, что я просто не могу уехать, не отблагодарив тебя, — сказал он, когда Елизавета приняла его. — Выйди со мной во двор, Ваше Высочество!

Возле парадного крыльца стоял смуглый парень и держал в поводу прекрасного вороного коня.

— Прими в дар, государыня, не обижай отказом!

Елизавета, хоть и была грустна и подавлена, задохнулась от восторга и как девчонка сбежала с крыльца — погладила красавца по лоснящейся крутой шее. Тот скосил тёмно-сливовый глаз и прижал уши.