Честь Рима - Саймон Скэрроу

его с угрожающим взглядом. — Но это ничто в сравнении с тем, что я могу с тобой сделать.

Чиновник вздрогнул от решительного выражения лица центуриона, затем кивнул. — Очень хорошо, господин. Идите со мной.

Он направился в конюшню, отведенную для службы, и указал на темного жеребца в стойле, ближайшем к арочному дверному проему. — Он самый быстрый. Берите его. Я помогу вам с седлом и уздечкой, господин.

*******

К тому времени, когда Макрон был готов покинуть колонию, уже наступила ночь. Он устало взобрался в седло и взял поводья. Чиновник вручил ему маленькую бронзовую пластинку, с каждого конца которой тянулась цепочка.

— Вам придется носить это на шее, господин. Чтобы вы могли сменить лошадь на промежуточной станции.

Макрон поспешно надел цепочку через голову и кивнул в знак благодарности, прежде чем натянуть поводья и вывести животное со двора на дорогу, ведущую в Лондиниум. Следовать маршруту можно было только по поблескивавшему снегу и тусклому блеску полумесяца, восходящего в звездном небе. Было трудно устоять перед импульсом заставить свою лошадь двигаться быстрее, но было бы безрассудно мчаться галопом в темноте, когда лошадь легко могла споткнуться и упасть. Лучше дождаться рассвета, чтобы увеличить темп.

Примерно через полтора километра Макрон повернулся в седле, чтобы оглянуться на Камулодунум, который казался темным пятном на фоне тусклого снега. Горстка крошечных огней — факелов и жаровен — ярко мерцала, как далекие звезды. Издалека все казалось мирным, но эта ночь была полна скорби, и он молился, чтобы насилие последних нескольких дней не было предвестником какого-либо более широкого конфликта между римлянами в колонии и окружающими племенами. За последние пятнадцать лет было достаточно кровопролития, и провинция отчаянно нуждалась в периоде мира, чтобы позволить римским захватчикам и туземцам привыкнуть жить рядом друг с другом.

Однако Макрон обнаружил, что его все больше беспокоит заявление прокуратора о том, что вокруг императора Нерона было много влиятельных людей, которые были встревожены тем, сколько времени и денег уже было потрачено на завоевание Британии. Похоже, идея покинуть новую провинцию набирала все бОльшую поддержку, перспектива, которая наполняла сердце Макрона отвращением. Слишком много хороших людей погибло во время вторжения и последовавших за ним кампаний. Если бы все, за что они сражались, было отброшено в сторону, тогда их жертва была бы бессмысленной, и в Риме было много тех, кто поставил бы под сомнение разумность императора, который был готов допустить такое.

Пока лошадь следовала знакомой дорогой, а Макрон погрузился в свои мысли, у него возникло искушение закрыть ноющие глаза, чтобы дать им отдохнуть.

— Немколько мгновений, — пробормотал он про себя.

Его тяжелые веки опустились, и теплое утешение охватило его, пока его мысли бесцельно блуждали. Он почувствовал, что его качает, и проснулся как раз вовремя, чтобы не выпасть из седла. Затем он проснулся окончательно, проклиная себя за самый страшный грех, в котором только может быть виновен солдат, — заснуть на посту. Но даже когда он дал безмолвную клятву не спать, он почувствовал, как ужасная усталость снова овладевает им.

Наконец он больше не мог этого выносить. Спешившись и перейдя на обочину, он нагнулся и зачерпнул пригоршню снега, растирая им лицо. Ледяной холод, казалось, обжигал его кожу, хотя и оживлял его мысли, и он приложил вторую горсть. Почувствовав себя лучше и бодрее, он понял, что должен найти способ остановить подкрадывающуюся к нему усталость, поэтому решил идти рядом с лошадью, держа ее за поводья. Так он мог хотя бы на какое-то время сдержать свинцовое истощение. Он заставил себя думать о каждом шаге, считая каждый шаг, пока вел лошадь в лютый ночной холод. Время от времени он забывал, до какого числа он дошел, и ему приходилось начинать заново. Ему было трудно удерживать мысли сосредоточенными, и он свободно блуждал между мыслями о беспокойстве по поводу причины внезапного отъезда Петронеллы в Лондиниум.

Через несколько часов после того, как он отправился в путь, поднялся холодный ветер. Пока он стонал и задувал сквозь голые ветви деревьев, растущих вдоль дороги, Макрону казалось, что он время от времени слышит голоса, и он останавливался, чтобы посмотреть, не преследует ли кто его. Но ничего, конечно, не было. Кто еще был бы достаточно сумасшедшим, чтобы быть за порогом теплого дома ночью в разгар зимы? По мере того, как ветер усиливался, тучи сомкнулись над головой и закрыли звезды и луну, а легкие порошкообразные кристаллы падали с неба и летели ему прямо в лицо, пока он брел рядом с лошадью. Хотя было холодно, постоянное движение согревало его тело, а регулярная смена поводьев между руками, чтобы он мог поочередно греть их под мышкой, не давала замерзнуть пальцам.

В какой-то момент он прошел на расстоянии слышимости от фермы и остановился, искушенный идеей найти убежище до рассвета. Однако у любого, кого ночью разбудил бы незнакомец, могло возникнуть искушение сначала ударить его копьем, а потом уже задавать вопросы, особенно в свете неприятностей, вызванных нападением на сборщика налогов. Так что он поплелся дальше, борясь с желанием остановиться и уснуть.

Когда рассвело, он остановился. Насыпав немного овса в кормушку лошади, он оставил ее подкрепиться, а сам взобрался на вершину пригорка у дороги. С гребня он прищурился на ветру и увидел горстку ферм и пару вилл вдалеке, но ничего узнаваемого, что помогло бы ему оценить, как далеко он проехал. Он вернулся к лошади, положил мешок с кормом на место в корзине и с натужным стоном снова забрался в седло.

— Давай, скотина. У нас впереди последний рывок.

Он пустил животное галопом и держался середины пути по едва заметным контурам дороги. С восходом солнца ветер стал стихать, и пушистые ленты облаков неслись по чистому небу. Там, где облака были особенно густыми, последовали короткие шквалы снега, но когда солнце вышло, Макрон уже грелся в робких лучиках тепла, которые оно излучало, и начал чувствовать себя бодрее.

Он ехал ровным шагом и добрался до промежуточной станции имперской курьерской службы незадолго до полудня. Подобно многим подобным местам в различных захолустьях Империи, она представляла собой придорожную гостиницу с небольшим двором сзади для нужд службы. Макрон соскользнул со своего коня и предъявил пластину на цепочке на шее, требуя горячего обеда, выпивки и посадки на новую лошадь. В конюшне была еще только одна лошадь, гнедая кобыла, которая выглядела хуже его первоначальной, но, по крайней мере, была свежей. Макрон торопливо проглотил немного похлебки, а трактирщик, управлявший промежуточной станцией, занялся седланием и провизией для кобылы.