Владислав Бахревский - Долгий путь к себе

— Хлопцы, вы слыхали? Она замужем!

Дружный гогот вспугнул лошадей.

— Тпру! — закричали казаки, хватая лошадей под уздцы.

— Я хочу видеть вашего старшего!

— Она не хочет простого! Она старшего хочет! — захохотали казаки, им нравилась строптивая полька.

— Эй, Богун! Поди глянь! Красивая, стерва!

Подошел еще один казак. Лицо узкое, скулы точеные, черные брови у переносицы сошлись, глаза голубые, прозрачные.

— Кто вы?

— Я — пани Чаплинская!

— Пани Чаплинская? — переспросил Богун. — Вы жена того самого Чаплинского?..

— Того самого!

Богун посмотрел на пани Хелену с любопытством и откровенным одобрением.

— В вашем положении лучшая защита — объявить себя Чаплинской. Ведь Чаплинскую придется доставить к Хмельницкому, не правда ли?

— Я действительно Чаплинская. Мой муж, чигиринский подстароста, бросил меня и бежал со своими рыцарями.

— Казаки! От нас ушел пан Чаплинский! Догнать!

Зазвенело оружие, послышался топот.

— Что вы со мной сделаете? — спросила пани Хелена у Богуна.

— Доставлю к гетману.

— К гетману?!

— Не к коронному, пани! К казачьему!

Петро Загорулько, самый могутный парубок из братства «березы» Карыха, ставил бочонок на бочонок до пяти и до шести и тащил пирамидку в костел. А были те бочонки, набитые порохом, невелики, но тяжелы.

— Этого довольно будет, — остановил парубков Максим Кривонос, поглядел на крест. — Хоть и латинский, а снять бы его надо.

— Дозвольте мне, панове казаки! — выступил вперед Карых.

— С Богом!

Карых на глазах всего Чигирина, щеголяя смелостью, карабкался на шпиль костела. Шпиль был высок, но зодчий словно бы позаботился о будущем храбреце — украсил шпиль фальшивыми домиками. Они, как ступени, вели к кресту и к небу.

На крыше последнего домика Карых снял с пояса веревку, кинул петлю на крест, захлестнул.

Рисуясь, стал на самом краю островерхой крыши лепного домика и, подняв руку козырьком, оглядел дали. И увидал, как по зеленой степи вьется веселая лента казачьего войска.

— Хмельницкий идет! — крикнул Карых, подпрыгнул, ухватился за веревку и лихо съехал по ней на землю.

— Грохнем во славу казацкого войска! — сказал Кривонос.

Сорвали крест. Он упал, зарывшись в землю.

Гетман был уже на околице, когда глухой грозный рык колыхнул землю, и на глазах островерхий нарядный шпиль костела приподнялся к небу и тотчас рухнул в клубы черно-красного дыма и крошева.

Хмельницкий бровью не повел.

Направил коня к своему дому.

Снял белый плащ, шапку, вошел в горницу. Посмотрел в передний угол. Икона Богоматери, принесенная в дом покойницей-женой Анной, висела косо. Какой-то не больно ретивый католик махнул по святыням схизматика то ли саблей, то ли пикой.

Богдан встал на лавку, поправил икону, поднял с угольника и повесил упавшие маленькие иконки святых.

— Ну, здравствуй, Анна, — сказал тихонько, для себя и для нее, — вот, вернулся. Гетман я теперь у тебя. За Тимоша не серчай. Такая наша доля мужская — собой рисковать.

Дверь распахнулась.

— Заходи, Иван Выговский. Садись. Был Ян — стал Иван.

Широкое простодушное лицо Выговского осунулось, глаза смотрели жестко, с вызовом. Хмельницкий углядел этот ледяной блеск и, садясь напротив пленника, улыбнулся смущенно.

— В своем доме, а угостить нечем.

Выговский глухо покашлял, посмотрел Хмельницкому в глаза.

— Человек себе на уме в столь смутное время предпочел бы плен у татар вольной службе восставшему войску. Но я просился и прошусь в это войско, в твое войско, гетман. Я — украинец и должен испить чашу судьбы своего народа, какая бы она ни была, горькая или сладкая.

— Так ты дурной? — спросил Богдан серьезно.

— Как дурной? — удивился Выговский.

— Ты сам говоришь, человек себе на уме к Хмельницкому не пойдет! Или деваться некуда, ведь я тебя на лошадь выменял…

Выговский покраснел и засмеялся вдруг. Так просто и весело засмеялся, что и Богдан хохотнул.

— Перемудрил? — хлопнул он Выговского по плечу, расходясь в смехе.

— Перемудрил! — смеялся Выговский.

— А мне очень нынче нужны такие, как ты, себе на уме, — говорил Богдан, отирая пальцами выступившие на глаза слезы. — Горячих голов предостаточно, а вот холодных, для государственных дел, пока не сыскалось и полдюжины. Вот взяли мы Чигирин, а что дальше?

— Нужно идти и разбить коронного гетмана.

— Разобьем и гетмана, а потом?

— Необходимо занять как можно больше украинских земель и согласиться на переговоры. Король тебя поддержит. Власть магнатов на Украине станет зависимой от воли короля и украинского князя.

— Украинского князя?

— Украина должна иметь не меньшую самостоятельность, чем имеют ее Радзивиллы и литовцы.

— А будет ли с того облегчение народу? Литва — страна хлопов, а казаки — люди вольные.

— Народ благословит тебя, Богдан Хмельницкий. Он избавится от гонений за свою православную веру.

— Ты православный?

Выговский встал, перекрестился на икону.

— Есть хочется, — сказал гетман. — Займись канцелярией, Иван. Бумаг нам надо много написать.

— Благодарю тебя, гетман! Буду служить тебе умом и сердцем.

Пошел к двери, но остановился.

— Выкладывай все, не оставляй и песчинки за пазухой! — строго сказал гетман.

— Пани Чаплинскую казаки привезли.

Выговский смотрел себе под ноги.

— Что ты хочешь, не пойму?

— Пани Чаплинская — воспитанница матушки моей… Не надругались бы казаки.

— Сам присмотри! Сам! Теперь у тебя воля! Даже две воли: своя и моя. С делами управлюсь, пришли ее сюда. Как зовут?

— Елена.

— Ступай к делам да позови панов радных.

Остап Черешня точил саблю.

— От гетмана прислан? — спросил он Выговского. — Где, спрашиваешь, пани подстаростиха? С бабами, в светлице. Сидит — не ест, не пьет. За все: «спасибо», тише травы. Чего с ней будет-то?

— Как гетман скажет. Может, помилует, а может, и казнит.

Жена Остапа Черешни Оксана при этих словах вышла из чуланчика, всплеснула перед лицом Выговского руками.

— Мы от пани плохого не видели! Да и не полька она вовсе, такая же хохлушка, как все мы. В чем вина-то ее? За кого выдали, тот и муж!

— Дай мне пройти, — строго сказал Выговский.

— Уберись с дороги, баба! — грозно пробасил Остап.

— Ишь какие! Уберись! Попомните мое слово, паны казаки. Обидите добрую душу, всех чигиринских баб на вас подниму.

Выговский улыбнулся и, покачав головой, открыл дверь в светлицу.

Пани Хелена задрожала, глядя, как по-чужому — хозяева не так по дому ходят — отворяется дверь. И вдруг увидала перед собой Выговского. Крупные слезы закапали с шелковых ее ресниц.

— Пан Выговский, — прошептала она, прислонясь спиной к стене. — Спасите меня.

Он поклонился, поцеловал у нее руку.

— Только трус мог бросить вас на произвол судьбы на дороге.

Пани Хелена отерла платком глаза.

— Моему мужу ничего другого не оставалось, как бежать. Он был один перед тысячами казаков… Ко мне он тоже не мог успеть.

— Вы ведь знаете, я был против этого брака! — сказал Выговский.

Пани Хелена вскинула вопрошающие глаза: разве не этот человек приходил в ярость, когда она пыталась отказать Чаплинскому?

— Да, я помню… Но все от Бога… Вы сами-то… где?

— Я служу Хмельницкому, — сказал Выговский. — Вся Украина нынче с Хмельницким.

— Ах, вы у Хмельницкого! — сказала она. — Ну конечно, у Хмельницкого… Его казаки взорвали давеча костел.

— Польскому игу пришел конец!

Дверь отворилась.

— Можно? — спросила Галя Черешня, внося большую корчагу. — Вот вишня в меду. Отведайте, пани! Нельзя ничего не есть.

— Галя, спасибо тебе, милая! Не до еды теперь. Ты же видишь, за мной пришли.

Корчага так и выпала из рук. Грохнула, разваливаясь на куски, мед поплыл по полу, сияя темно-рубиновым огнем под весенним, беззаботно заходящим за горизонт солнцем.

Галя стояла над разбитой корчагой, но смотрела на пани Хелену. Как на мученицу смотрела.

Выговский отвесил пани Хелене почтительный поклон и сказал:

— Я пришел сказать, что вас хочет видеть гетман Хмельницкий.

— Он наш, чигирннский! — вырвалось у Гали. — Он не обидит.

— Позвольте мне поговорить с пани с глазу на глаз, — сказал Выговский девушке.

Галя вышла, старательно прикрыв за собою дверь.

— Он казак, — сказал Выговский, глядя пани в лицо, — но казак с иезуитской коллегией. Никогда не забывайте об этом.

— Вы говорите что-то очень странное, пан Выговский. Господи! Выжить бы!