Тайная история Изабеллы Баварской - Маркиз де Сад

несчастного французского народа, которую бы не нанесла преступная рука Изабеллы.

Леклерк, лакей Буа-Бурдона, единственное доверенное лицо королевы, исполнявшее при ней роль курьера, развозившего ее любовные письма, всегда сопровождал своего господина. Вместе с фаворитом королевы Леклерк находился в Венсенне в тот день, когда король застал врасплох свою супругу, предававшуюся преступным развлечениям; Изабелла увезла Леклерка с собой в Тур, где, как мы помним, он оказал ей много важных услуг. Когда Изабелла вернулась в Париж, Леклерк последовал за ней, но на всякий случай жить стал в доме у отца. Заметив, что Леклерк настроен против ее заклятого врага Дюшателя, королева наверняка сказала молодому человеку: «Воспользуйся случаем и отомсти за своего господина и за меня; уверена, у тебя все получится».

Мы уверены, что именно вмешательство Изабеллы побудило Леклерка совершить предательство; желая заслужить ее похвалу, он впустил в город бургиньонов.

Следовательно, виновницей переворота является Изабелла, на ней кровь убитых в ту ночь жертв. Мы заявляем это с полной уверенностью, ибо истина всегда одна, как в истории, так и в повседневной жизни; строя наши выводы на основании событий предшествующих, мы вряд ли рискуем совершить ошибку.

Тем временем укрывшиеся в Бастилии Вье, Танги Дюшатель и Барбазан тайком вывели дофина из города и доставили его в Мелен, затем, собрав отряд в тысячу шестьсот человек, вернулись в Париж. Бой, унесший жизни многих друзей коннетабля, произошел на улице Сент-Антуан.

Король заперся в Лувре, а дофин покинул Мелен.

Понимая, что очередная резня может начаться в любую минуту, парижане трепетали от страха; когда же они увидели возле городских стен отряд сторонников дофина, ужас их возрос многократно.

Л’Иль-Адан, Ги де Бар, Майи, Бурмонвиль, Деан, Леклерк и его друзья пустили слух, что, войдя в Париж, сторонники дофина примутся истреблять всех защитников королевы и герцога Бургундского.

Обратившись к главарям бургиньонов, Изабелла, якобы во избежание новых волнений, попросила их немедленно истребить всех, кто еще сочувствует арманьякам; в противном случае, заявила она, герцог Бургундский никогда не сможет править столицей. Ее кровожадную просьбу выполнили в полной мере.

12 июня 1418 года вооруженный народ в ярости бросился в темницы, куда заточили арманьяков, и там, ослепленный собственной жестокостью, лишившей его способности рассуждать, принялся без жалости и разбору убивать всех обитателей этих мрачных пристанищ горести и отчаяния; никто даже не пытался устроить хотя бы пародию на правосудие.

Одного за другим узников выводили из каменных мешков и убивали всех без разбору: бургиньонов, арманьяков, слуг короля, сторонников дофина, несчастных, посаженных за долги; злоумышленников, закованных в цепи; мелких воришек и убийц. Карали не преступления: смертоносный меч попал в руки исступления, ярости и низости.

Не менее жестоко расправились с коннетаблем и его сторонниками; чернь подожгла тюрьму, и арманьяки, пытаясь избежать гибели, выскочили в окно в надежде убежать и скрыться от разъяренной толпы; увы, смерть поджидала их внизу: они упали прямо на копья поджидавших их внизу мятежников.

По улицам Парижа заструились дымящиеся потоки крови; каждый, кто пытался пройти, тонул в крови по самые щиколотк. [21]. Избежать зрелища смерти мог только тот, кто сам стал жертвой безжалостного палача.

Возбужденный Леклерк раздает направо и налево смертоносные удары; похоже, руку его направляет злой гений Изабеллы: он до крайности возбудил молодого человека. Ничто не останавливает кровожадных чудовищ; звезды не в состоянии освещать сцены бесчинств, при взгляде на которые в ужас пришли бы даже демоны.

Резня идет во всех кварталах города; каждому, кто хочет отомстить, достаточно назвать недруга своего арманьяком, и кинжал немедленно прерывает дни его. Тела коннетабля и канцлера связывают веревками и таскают по грязи, потом их разрезают на части, и каннибалы, обернув, подобно шарфу, вокруг шеи полоски кровоточащей плоти, побежали по улицам, размахивая ножами, коими они вскрывали чрева беременных женщин; вытаскивая из них еще не рожденных младенцев, они говорили друг другу: «Удивительно, эти щенки все еще живы».

Главари бургиньонов поощряли убийц и словами, и жестами.

— Смелей, друзья мои, — кричали они этим тиграм, — не щадите арманьяков; если бы они были на вашем месте, они бы вас не пощадили; убивайте их, иначе они убьют вас.

Грабежи и убийства продолжались три дня. Расправившись со своими врагами, убийцы бросали на их трупы тела их жен и дочерей, а потом забирали их добро и одежду.

Преступления, совершенные в те дни, поистине ужасающие. Напрасно было бы искать на уродливых, запятнанных кровью лицах что-то человеческое — это были гримасы фурий ада, раздиравших свою добычу.

Говорили, что несчастье было послано Господом. Но тогда почему Господь пощадил двух главных виновников кровопролития, почему на следующий день они в богато изукрашенной повозке свободно ездили по городским улицам, залитым кровью по их приказу?

Виновников резни сопровождали двенадцать сотен воинов и самые красивые девушки столицы; несчастным, которым, быть может, хотелось оплакать своих родных или возлюбленных, приходилось разбрасывать увлажненные слезами цветы по пути следования Изабеллы и герцога Бургундского.

В то время как королева с усмешкой глядела на свой кортеж, несчастные возмущались ее ненасытным стремлением к роскоши и дерзостью, с которой эта фурия рассматривала павших под ударами кинжалов, направленных в их грудь ее рукой.

Рассказывают, во время этой поездки кони, влачившие повозку, остановились на углу улицы, где некогда герцог Бургундский собственноручно убил герцога Орлеанского. Герцог сжал руку Изабеллы, и та произнесла: «Для полного торжества нам не хватает Орлеана; он был бы достойным его украшением».

Поправ приставшую ей сдержанность, она дерзнула предстать перед супругом; Карл встретил ее с великой радостью и даже назвал ее и ужасного ее сообщника своими освободителями.

Ей следовало бы броситься в ноги тяжко оскорбленному ею супругу… супругу, коему после всего, что увидели его глаза и открыли показания Буа-Бурдона, до́лжно было смотреть на нее с ужасом, но вместо того, чтобы с трепетом приблизиться к несчастному государю и умолять его о прощении, она имела дерзость упрекать его и требовать реабилитации Буа-Бурдона, приговоренного к смерти только потому, что король легкомысленно поверил его показаниям.

Какая наглость! Но Изабелла не краснела: привычка к злу приглушает стыд; стойкая привычка к злодеяниям — это пес plus ultra[22] человеческого падения. Ненадолго усомнившись, достойны ли мы существования, мы, уверенные в своем превосходстве, полагаем, что злодеяния являются карой, посланной Господом, решившим нас покарать и унизить.

О нет, Изабелла не краснела, преступление давно заглушило в ней нежное волнение, рожденное природой из угрызений и стыда, волнение, подтверждающее, что человек всегда остается подданным нерушимой империи добродетели.

В правящем Совете произошли