Опимия - Рафаэлло Джованьоли

Сервилий Гемин, раненый, придавленный ворохом забот, поблагодарил их и отправил в тылы боевого порядка.

Но едва они оказались позади римлян, как вытащили спрятанные под туниками мечи и принялись подсекать поджилки римлянам и поражать их в спину.

Такое коварство окончательно смешало легионы центра. Боевой порядок расстроился, но легионеры попытались проложить путь к бегству.

Тогда испанцы и галлы, перестроившись, бросились в атаку со всех сторон, окружили римлян и устроили им кровавую бойню.

Газдрубал тем временем разбил конницу союзников, прикрывавших левый фланг римлян; его тяжелая конница вместе с нумидийцами с силой ударила с тыла на легионы, которыми командовал Варрон; разбитые последними, они искали спасения в бегстве. Напрасно Гай Теренций в этой круговерти всеобщего разгрома пытался остановить бегущих; ему всего с семьюдесятью всадниками едва удалось уйти по дороге на Венузию.

Сражение заканчивалось; преследователи набрасывались на римлян со всех сторон, началась страшная резня.

И тогда проявились чудеса индивидуальной доблести, энергии и нечеловеческого мужества. Некоторые римляне, оставшиеся лежать на земле с перебитыми сухожилиями, лишенные из-за полученных ран возможности защищаться, выкапывали собственными руками ямы, опускали туда головы и погибали от удушья.

Другие же защищались до последней капли крови и погибали, пораженные сотней вражеских ударов. Один легионер, потерявший в битве обе руки, схватил обрубками за горло набросившегося на него нумидийца, повалил его на землю, зубами в ярости отгрыз ему нос, уши и прокусил щеки, подмял его под себя и таким образом испустил свой могучий дух[111].

Павел Эмилий, весь израненный, оставил седло и сражался пешим уже не победы ради, а в поисках славной смерти.

Корнелий Сципион, Луций Кантилий, Квинт Фабий оказались возле него и прикрыли консула своими щитами, и совершили чудеса мужества, не щадя своей жизни.

– В прошлый раз я с трудом спасся от враждебности римской толпы. Теперь я был бы осужден; я предпочитаю умереть[112].

Так отвечал Павел Эмилий на уговоры мужественных юношей, умолявших его спасаться бегством.

В центре поля сражения проконсул Сервилий пал в ожесточенной схватке; погибли два квестора Луций Фурий Бибакул и Луций Атилий; погибали трибуны, преторы, сенаторы, которые не хотели или не могли бежать, решив сражаться и умереть.

Римлян зверски рубили тысячами; кое-где какие-то когорты, перегруппировавшись, пытались оказывать сопротивление накатывавшимся врагам, но тщетно. Нумидийцы преследовали беглецов и приканчивали их.

Немногим манипулам бегущих удавалось достичь большого или малого лагеря.

Сципион, Фабий, Кантилий и еще пять-шесть десятков центурионов, оптионатов, самых доблестных из простых легионеров решили спасти Павла Эмилия, несмотря на его нежелание.

Четверо солдат взяли его на плечи, остальные, расположившись вокруг, отступали, сражаясь, переправились через реку и попытались выйти на консульскую дорогу. Они уже почти достигли ее, но тут неожиданно появился отряд нумидийцев и бросился на них, опрокинул, сбил, растоптал. Консул оказался на земле, но три легионера подняли его, поддержали, повели по дороге и шли довольно долго без каких-либо новых напастей.

Но кровь, сочившаяся из пяти ран Павла Эмилия, прикончила его; он попросил прислонить себя к столбу, отмечавшему очередную милю, а солдатам приказал уходить. Они медлили исполнять приказание, но консул заставил их повиноваться.

Сорок пять тысяч пехотинцев и более трех тысяч конников, наполовину римлян, наполовину италийцев, были изрублены в куски за какие-то четыре часа, а в карфагенском войске погибло всего шесть тысяч[113].

К заходу солнца римлянам выпало в удел потерпеть самое сокрушительное из всех нанесенных им поражений, как до этой битвы, так и после нее, а Ганнибал одержал одну из самых блестящих побед, отмеченных в кровавых летописях человеческих войн.

* * *

Солнце клонилось к закату, а на обширной равнине под Каннами слышались только дикие вопли и мучительные стоны, отчаянные крики и трубные звуки, ржание и топот коней да бешеные звуки одиночных стычек. В этот час по консульской дороге запыхавшийся, вскачь летящий конь уносил от ярости победителей молодого римского трибуна, раненного в грудь и в голову, без шлема, но с обломком меча в руке.

Это был Гней Корнелий Лентул, который, проявив, как и многие другие, бесполезные чудеса храбрости, бежал с поля бойни, где больше ничего нельзя было сделать для своей родины, где нельзя было принести ей никакой пользы, кроме бесславной и бесполезной смерти.

Проскакав пару миль по этой дороге, Гней Корнелий наткнулся на солдата, который по оружию казался римлянином; по полководческому плащу он признал одного из консулов, который сидел, прислонившись к столбу, весь залитый собственной кровью, и ожидал смерти.

Остановив своего скакуна, Лентул спрыгнул на землю и, держа коня за поводья, приблизился к консулу. Несмотря на бледность, покрывавшую лицо консула, Лентул узнал в нем Луция Павла Эмилия[114].

И хотя душа Гнея Корнелия Лентула была до предела переполнена несчастными событиями этого дня, от этого зрелища он не смог сдержать слезы. Оставив лошадь, он приблизился к консулу и воскликнул дрожащим и взволнованным голосом:

– О Луций Эмилий, так вот в каком состоянии мне пришлось увидеть тебя?.. Нет, никогда не случится, что я спасусь, а ты умрешь… Ты один не повинен в сегодняшнем крахе, возьми моего коня и спасайся.

– Благодарю тебя, о Лентул, за твою человечность, – ответил Павел Эмилий слабым голосом умирающего человека. – Воспользуйся временем и силами, оставшимися у тебя, и спасайся. Уходи, объяви всенародно сенаторам: пусть, пока еще не подошел враг-победитель, укрепят Рим и усилят охрану; Фабию Максиму скажи, Луций Эмилий помнил его советы, пока жил, помнит и теперь, умирая[115]. Но сначала я был побежден Варроном, а уж потом Ганнибалом.

На последних словах голос Эмилия начал слабеть и становился все более хриплым; внезапно, через несколько секунд, после того как он умолк, глаза его закрылись, он глубоко вздохнул и, склонив голову на правое плечо, стал медленно падать в эту сторону; и больше он не двигался.

В этот момент на дороге послышались дикие крики нумидийцев, преследовавших римских беглецов. Лентул, все еще потрясенный и приведенный в ужас только что разыгравшейся сценой, обернулся в ту сторону, откуда слышались крики; увидев врага, он вскочил в седло, пришпорил коня, прижался к его спине и в отчаянии помчался по римской дороге.

Тем временем в обоих римских лагерях собралось около восемнадцати тысяч солдат, которым удалось спастись от резни; почти все были безоружны, побиты, ранены и лишены присутствия духа. В большом лагере находилось около десяти тысяч римлян, в малом – почти