Геннадий Ананьев - Бельский: Опричник

Да, по расчету Богдана царь должен подойти никак не раньше двух недель, а скорее всего, еще позже, и все это время не нужно, по его мнению, делать резких движений. Не настораживать и без того взволнованных горожан.

Богдан ошибался. Вестники встретили передовой отряд царского опричного полка сразу же за Клином, и Грозный, по совету Малюты, отправил в помощь Бельскому пять отборных сотен, и те уже через неделю вошли в город. Под начало его, Богдана Бельского, которому Малюта Скуратов определил, что делать до прибытия Ивана Васильевича.

Пару дней бездействия. Чтобы и ратники передохнули и, это более важно, чтобы хоть немного пришли в себя верхи новгородские и даже чуточку успокоились, не увидев от опричников никакого зла. Вот после этого можно будет начинать.

Неожиданность всегда ошеломляет и лишает возможности быстро организовать сопротивление. Хотя кому сопротивляться?

Еще задолго до рассвета рванули полусотни опричников к дому степенного посадника и тысяцкого, а к домам кончанских старост, сотских и улицких — по десятку. Дома эти взяли под охрану, чтобы никто не имел бы ни с кем сношений. На торговую площадь тоже была послана полусотня, которой Бельский повелел опечатать все лавки, объявив их владельцам, что любой торг прекращается до прибытия в Новгород царя Московского и всея Руси. За ослушание — смерть лютая.

Еще одну предосторожность предусмотрели Бельский с командиром полутысячной опричной рати: направили послов к воеводе и наместнику царевым с повелением от имени Грозного не вмешиваться в дела опричников, держать стрельцов в гриднях и ждать царского слова.

Брать их под стражу не стали, но на всякий непредвиденный случай держали наготове сотню опричников вблизи Ярославова двора.

Присмирел настороженно город в ожидании грозного царя, хотя и не понимал причины нашествия опричников с собачьими мордами и метлами на седельных луках. И только ремесленники не тушили своих горнов, считая, что им-то опасаться нечего, если даже отцы города в чем-то провинились. Они честно трудились, ни в какие свары не вмешиваясь. Да их и не звали для совета с тех пор, как Иван Третий увез в Москву вечевой колокол.

Блажен, кто верует в торжество справедливости.

А Иван Васильевич не слишком-то торопился в Новгород. Он безжалостно расправлялся с заговорщиками по всему пути в мятежный город. И подвигнул царя к этому Малюта Скуратов. Излагая все, что узнал он во время пыток новгородцев, он как бы между прочим высказал свое сомнение:

— Гложет меня, раба твоего, одна мысль: как могли проехать посланные покуситься на твою жизнь невидимо Валдай, Волочок, Тверь и Клин? Отчего не остановили полусотню вооруженных, не осведомились, куда и ради какой цели ее путь? Ротозеили воеводы твои? Или иное что? Во всяком случае они должны были оповестить Москву о едущих в ее сторону ратниках без путной грамоты. Если, конечно, все по углу бы. Не пленные ли ляхи и ливонцы воду мутят?

— Как всегда твой ум, Малюта, что стрела каленая, метко пущенная. И мои думки об этом были.

— Может, тогда в Москву не станем заезжать, а прямиком в Клин?

Не сказал Малюта Скуратов, что он давно определил этот путь, даже Богдану велел слать вестника в Клин, а не встретивши рати, спешить в Дмитров, в Сергиеву Лавру. Но зачем знать об этом царю Ивану Васильевичу?

До Клина борзо шел царь со своим любезным полком. Словно на пожар торопился, когда же встретился им посланник Богдана Бельского и отправлена была полутысяча в Новгород, тоже спешно, движение значительно замедлилось, а в Клину, по замысленному Малютой Скуратовым, и вовсе остановилось более чем на неделю: пытали заподозренных в измене, не давая выскользнуть из города ни одной душе. А если кого хватали — тоже на дыбу. Даже до Твери не доползли слухи о расправе Ивана Грозного над Клином.

А он там поднял на дыбу всех, на кого хоть бы чуточку пало подозрение. Начал с пленных литовцев. Изощренно пытал, выясняя, кто поддался их уговорам решиться на измену. Несчастные не знали ни о чем подобном, ничего такого в голове не держали, но Малюта Скуратов и подручные его умели выбивать именно то слово, какое уместно было преподнести рассерженному царю.

Начались казни, а следом и погромы. Опричникам только дай коготком зацепиться, тогда их когтистую лапу не оттолкнешь: разорялись и сжигались не только дома казненных, скорее всего напрасно, но и вовсе безвинных. Вернее будет сказать, виновных лишь в том, что они вели знакомство с казненными или служили у них.

Уходил из Клина царев опричный полк, оставив после себя полуразрушенный и почти начисто разграбленный город.

Тверь же встретила царя за полверсты от главных ворот крестным ходом. Епископ впереди с большим серебряным крестом с позолотой и дорогими каменьями. За ним — настоятели всех церквей, за их же спинами — наместник, воевода, бояре и гости знаменитые. Епископ поднял крест, дабы благословить великого гостя, царя всей Руси, но Иван Грозный остановил его.

— Погоди. Отчего не вижу среди вас Филиппа? От него хочу иметь благословение.

— Отрешенный от митрополитчьего сана тобой старец Филипп в затворничестве, великий государь. Молится о смягчении сердца твоего. Без устали молится.

— Твоего благословения, епископ, не приму! Смертью не покараю, но и милости не жди. По заслуге и честь. Как в писании: да воздается каждому по делам его. А вас всех, — обратился Грозный к толпившимся за спинами священнослужителей отцам города, — в пыточную! Пока не откроете мне, по чьей воле пропустили через город вооруженных новгородцев для покушения на меня! Бог прикрыл десницей своей, помазанника своего, я же, верный раб Господа нашего, исполню его завет: око за око.

Подождал, пока церковный клир оттрусит от обреченных и — слугам безропотным:

— За вами слово.

Как вороны на желанную добычу, кинулись черные исполнители, скрутили всем руки в мгновение ока, заломив их за спины, и поволокли к городским воротам, а оттуда в детинец, где имелись глухие подземельные камеры.

Проводил Иван Грозный конвой суровым взором своим и к Малюте Скуратову:

— Скачи в Отроча-монастырь, в келию Филиппа. Испроси благословения на месть мою заговорщикам, кто готовится растащить Россию по своим вотчинам, по уделам своим.

— Будет исполнено.

Хмыкнул Грозный. Знал он упрямство иерарха церкви российской, не поменявшего честь на вольготную жизнь, предвидел потому, чем закончится поездка Малюты.

«Словно читает он мои мысли и делает все, что мне желательно».

Дорога в Отроча-монастырь не очень далекая, Малюта Скуратов знал ее, ибо сам отвозил под конвоем опального митрополита в тот монастырь, но тогда, имея при себе добрую полусотню, он не заметил, сколь глуха она. Сейчас же, когда легкомысленно взял он с собой лишь десяток опричников, костил себя за непредусмотрительность: в этой непролазной чащобе вполне может быть устроена засада, и если не теперь, то на обратном пути — он же не с молитвой в монастырь спешит, а со злым умыслом. Вполне могут верные Филиппу монахи совместно со стражей монастырской ответить злом на зло. И так схоронят трупы, что всем опричным полком не сыщешь.

«Ладно, Бог не выдаст, свинья не съест», — пытался он успокоить себя, но это ему не удавалось до тех пор, пока не нашел он верного, по его мнению, решения: так повернуть в монастыре дело, будто сам по себе Филипп покинул мир грешный. А если будет возможность, что куда как предпочтительней, то в его смерти обвинить самих монахов.

«Изловчусь. Монахи же пусть думают, что хотят, но придраться не смогут».

В монастырь Малюта Скуратов не посмел въехать верхом. На коне, значит, с мечом. Он спешился и смиренно, как богомолец, направился в келью Филиппа. Один. Без сопровождения я, стало быть, без свидетелей. Перекрестился, переступив порог, поклонился распятию Христа и Божьей Матери, под которыми теплилась лампадка. Затем, так же боголепно, поклонился старцу. И заговорил почтительно:

— От царя нашего великого с просьбой к тебе, великому богомольцу. Благослови его на истребление крамолы в державе его…

Сверкнули гневом потускневшие от времени глаза старца, но тут же взгляд его стал вновь безразличным, отрешенным от мира сего. Ответ его, однако, прозвучал твердо и решительно:

— Я всегда благословлял только добрых на доброе. И ни за что не изменю стези своей. Я давно готовлюсь отдать Богу душу — твори зло, ради которого прислан ты ко мне.

Малюта, не став разглагольствовать, сдавил тощую старческую шею своими лапищами, пока не успокоилось вовсе тщедушное тело затворника. Подняв старца и усадив его на лавку, притулил к стене и рванул из кельи. Хвать за грудки настоятеля Отроча-монастыря.

— Ты уморил угаром святого старца?! Чтобы, значит, не благословил он царя нашего на борьбу с заговорщиками?!