Ночной страж - Джейн Энн Филлипс

у широкого фасада Лечебницы. Издалека они напоминали белые колокола, длинные белые передники неподвижно касаются зеленой травы, руки сцеплены за спиной – спрятать черные рукава. Они накренялись или двигались на месте, наблюдая, как восемь-десять пациентов-джентльменов бегают взапуски в нижнем конце Большой Лужайки.

Я не знала, что у нас такое запланировано, но в теплые дни часто случались сюрпризы; мужчины-санитары вывели всех джентльменов посмотреть. Многие были одеты по-парадному и потягивали чай со льдом, который подавали на подносах.

Джентльмены к санитарам относятся как к слугам или лакеям, сказала Мама, не как к медицинскому персоналу.

Пока тем не приходится их скрутить, ответила я.

О да. Это их наверняка сбивает с толку. Дополнительный повод вести себя смирно… по-джентльменски. Я слышала, многие просят, чтобы за ними ухаживали санитары, одетые достойным образом, с запонками, пристежными воротничками, в гетрах, а от дам таких просьб не поступает, вне зависимости от их положения в прошлом.

А кто, Мама, тебе про все это рассказывает?

Она лишь улыбнулась, мы зашагали по изгибу дорожки к Лечебнице – и тут как раз начался забег.

Хороша была картинка. Солнце садилось, заливая высокие каменные стены и длинные, уходящие вспять флигели золотистым сиянием, окрашивая лужайки и сад в желтое. Дамы из женских палат, которых, согласно распорядку, вывели из комнат, а комнаты заперли, не могли смотреть на забег изнутри, а вот свободные от дежурства сиделки потихоньку смотрели.

Бегуны в коротких штанишках, сказала Мама.

Так оно и было. К нижним рубахам были приколоты крупные бумажные номера, почти все были босиком. Я увидела Управляющего, коллегу Матроны Бауман из мужских палат, он курил сигару на старте. А рядом с ним, возвышаясь над коренастым Управляющим плечами и головой, стоял наш Ночной Страж. Он был в форме, однако фуражку спрятал в карман и выглядел беззаботно. Легкий ветерок ерошил его длинные черные кудри, к Управляющему он повернулся левой стороной лица, кивал, разговаривал. Наглазника мне было не видно, и он вдруг сделался таким, как и все.

Двигайся помедленнее, КонаЛи, сказала Мама. Как дойдем, мне придется уйти внутрь.

Я замедлила шаги, в такт ее шагам. Звякнул колокольчик, бегуны сорвались с места. Вот только они не бежали, а шли, переваливаясь с пятки на носок, очень быстро, держась на диво прямо. Это выглядело так уморительно! Я Маме так и сказала. Они ж не бегут!

Повернулась к ней, смеясь, но она не наблюдала за гонкой. Взгляд ее был прикован к стартовой линии. Это называется спортивная ходьба, сказала Мама, взяв меня под руку. Очень модное развлечение, для мужчин. Мы, в кружке по чтению, иллюстрацию видели в «Харперс Уикли».

Ты рассматриваешь журналы? Я думала, ты только серьезные романы читаешь.

Ну, там большинство предпочитает чтение полегче, хотя некоторые из нас… Она умолкла, повернулась ко мне лицом. Знаешь, КонаЛи, я хочу попросить, чтобы ты иногда вела у нас книжный клуб. Когда будут Диккенса обсуждать, например, или любой роман по твоему выбору. Книги нам одалживают из одной библиотеки в Филадельфии.

Ну, я теперь так мало читаю…

А должна. В детстве ты так любила читать.

По телу пробежали мурашки, как будто на меня внезапно легла холодная тень огромного дерева. Она действительно не помнила и не представляла себе мою жизнь в годы ее болезни, как мне приходилось работать, привязывать парнишку шалью к спине, пока он не пошел, кормить его и ласкать, прикладывать младенчиков ей к груди, умывать их всех, петь им, кормить ее с ложечки и обтирать губкой в постоянном страхе, что вернется Папа. Бывало, у меня находилось время заплести ей волосы, но обычно я их просто подвязывала – темные кудри, разметавшиеся по подушкам, могли привлечь его внимание, даже в поздний час, даже в пьяном угаре, даже когда она стала совсем худой и бледной.

Мама, я, наверное, тоже пойду внутрь. У нас в комнатах, скорее всего, пусто, и я… немножко посижу в тишине.

Разумеется, сказала она, отдыхай. Освежись к ужину, а потом поедем кататься в экипаже. А, вот, это для тебя. Она достала из шелковой сумочки, приколотой у талии к блузке, какую-то коробочку. Это румяна, объяснила она, светло-розовые. Дамы из Общества содействия покупают нам разные мелочи…

Мы приблизились к фасаду здания и пошли за спинами у зрительниц-сиделок к крыльцу. Мужской забег, похоже, завершился. Я слышала, как сиделки хлопают и переговариваются, а потом Мама прикрыла дверь и приобняла меня на прощание.

•••

В нашем помещении на верхнем этаже я оказалась одна – большинство возвращались только после ужина. Здесь проживало двенадцать незамужних сиделок, в основном молодых. Узкие койки, между которыми стояли корабельные сундуки, занимали оба крыла, шесть в одном, шесть в другом, тут же находились уборная и общая комната. Почти все слуховые окошки стояли раскрытыми, впуская ветерок. Окна выходили на малый боковой сад и на дорожки, на Большую Лужайку и длинную подъездную аллею. Наша железнодорожная ветка была боковым ответвлением, пользовались ею нечасто, разве что для нужд Лечебницы – основная станция находилась в Уэстоне. Узкая речка блестела, подернутая рябью, за ней раскинулся город, потом начинался подъем на следующий горный хребет. Нам полагалось в девять вечера гасить газовые рожки и раз в месяц перетряхивать постели – чтобы матрасы служили дольше, говорила Матрона Бауман. Угловые кровати очень ценились, некоторые девушки ставили ширмы в изножье или между собой и соседками слева и справа. Ширмы использовались в лазарете при Лечебнице, я понятия не имела, где сиделки их добывали, но уединиться в конце дня было кстати. Крылья казались длинными и пустыми. Мне чудилось, будто я слышу, как аккуратно заправленные кровати перешептываются друг с другом, будто занавески шелестят, вот только занавесок здесь не было, только жалюзи, которые нужно было опускать.

В уборной я тоже оказалась одна – оценить, подходящий ли у меня вид для прогулки в экипаже.

Выстиранную рабочую одежду из дома я припрятала в сундуке, который предоставила Лечебница. Из носильного у меня была только форма, так что я просто надела свежий передник и чепчик, выпустила по бокам несколько темных завитков. Румяна, извлеченные из футляра, оказались золотистой жестяной баночкой размером с карманные часы. Краски внутри, видимо, отсчитывали собственное время. Небольшое зеркало над раковиной в уборной служило нам всем и было меньше чем в два квадратных фута, но я наклонилась поближе. Кожа у меня не отличалась бледностью и не загорала, глаза выглядели усталыми. Другие девушки хвалили мои густые темные брови и ресницы, вот только, похоже, за последние недели Мама помолодела, а я постарела и подурнела. Круговыми движениями втерла в щеки румяна, представила, как кружусь у нас за хижиной с парнишкой – он любил летать, вцеплялся мне в руки, а я вертела его так и сяк. Я была миром, а он следовал за мной, если я чистила кастрюлю, тоже что-то тер тряпочкой, мешал палочкой на полу, когда я готовила, лез мне на руки или на колени, когда я брала кого-то из младенчиков. Я была его Родненькой. А здесь мы, сиделки, были никем, все одинаковые, чтобы не привлекать внимание. Я гордилась своей формой, мне нравилось быть такой же, как все, но никто меня не любил и не думал обо мне. Мама со мной разговаривала, но ей была важнее ее новая жизнь.

В голове одна боль сметала другую. Я услышала голос Плевела – там птичка внутри – и только потом вспомнила о нем, как он вглядывался в меня сквозь изгородь. Испугавшись, я раскрыла карман в глубинах формы, нащупала забытое голубое яичко, вытащила его из темноты. Оно не разбилось. Как его сохранить? Я утвердила его на коробочке, в которой находилась жестянка с румянами, вот только хрупкой скорлупке место в гнезде. Тогда я выбрала из щетки свои темные волосы, скрутила, сделала подушечку, положила внутрь. Размер как раз подошел, яйцо спряталось в своем гнездышке, а я перевязала коробочку бечевкой.

Всего отвращающего, напоминающего о несвободе надлежит тщательно избегать… в пользу разнообразных интересных предметов… а также деревьев и кустарников, цветущих растений, беседок… не исключено, что они могут принести значительную пользу.

ДОКТОР ТОМАС СТОРИ КИРКБРАЙД, 1854 ГОД

Плевел

ЛОПАЕТСЯ

Плевел