Cага о Бельфлёрах - Джойс Кэрол Оутс

комод рядом с своей кроватью. Когда на склоне лет они с Корнелией перестали делить постель, а потом и комнату (Корнелия винила в этом его ужасный храп), Ноэль завел привычку прятать пузырек под подушкой. Для пущей сохранности. Проснувшись ночью после беспокойного сна или маясь от бессонницы, он запускал руку под подушку и нащупывал его — пустячок, усеянный камнями, приятный на ощупь своей шероховатостью, согретый его присутствием.

Время от времени он отвинчивал крохотную крышечку и, закрыв глаза, принюхивался. Яд обладал упоительным терпким запахом — таким же стремительным и ошеломляющим, как нафталин, или нашатырь, или струя скунса, — все эти запахи, не слишком концентрированные, Ноэль в общем-то любил. Изредка он даже высыпал белые кристаллики из пузырька и всматривался в них. Разве не утрачивает со временем яд, даже такой безупречный, свою удивительную способность к убийству?.. Хотя он мог бы найти ответ на этот вопрос в одной из бесчисленных книг из дедовой библиотеки или справиться у своего внука Бровмела (Джермейн была еще совсем несмышленой, а мальчик уже успел собрать весьма внушительную собственную библиотеку, причем не спрашивая чьего-либо разрешения: он просто заказывал то, что хотел, с доставкой: все тома Всемирной энциклопедии, труды по биологии, астрономии, химии, физике, математике и даже разборный телескоп, который прислали на склад в Бельфлёре, и Гидеон поехал уплатить четыреста долларов, гадая, что же на этот раз приобрел его своевольный сынок); Ноэль запросто мог спросить об этом и доктора Дженсена, который частенько заглядывал к ним узнать о самочувствии Леи и ее маленькой дочурки, но все же помалкивал — яд был его священной тайной, и говорить о нем вслух было бы кощунством. Он лишь изредка обновлял содержимое склянки, подсыпая «свежего» цианида.

На склоне лет Ноэль Бельфлёр приобрел экстравагантную, крайне осторожную повадку и стал походить на морского ястреба, вынырнувшего на поверхность с бьющейся рыбой в клюве. Впечатление он производил человека скрытного и неопрятного. На носу у него имелась горбинка, щеки почти без морщин лоснились, а на лбу поблескивал полученный на войне старый шрам, напоминающий третий глаз — иногда казалось, что он более живой, чем собственно глаза: маленькие и рассеянные, они смотрели из-за стекол очков точно из-под воды. Он сильно и будто бы с нарочитой неуклюжестью хромал и одевался неряшливо — брюки, сползающие с усохших ягодиц и белые рубашки, которые он никогда не заправлял, и они свободно болтались, напоминая ночную сорочку или униформу прислуги. Даже на людях Ноэль появлялся не в самом чистом виде. Джермейн так и запомнит его: старик, похожий на крючконосую птицу в неопрятном гнезде. Никто бы не удивился, появись он с приставшими к одежде перьями. Если он удосуживался побриться — что случалось нечасто, — то результат был скверный, и за завтраком у него на лице краснело с полдюжины мелких порезов, однако к замечаниям близких Ноэль оставался безучастен или сердился. Раз в несколько месяцев в усадьбу приезжал парикмахер из Нотога-Фоллз, чтобы привести в божеский вид Ноэля и его престарелую матушку Эльвиру (та принимала парикмахера приватно, в собственной спальне). Если Ноэль походил на старого, жилистого хищника, осмотрительного и дерзкого, то его супруга Корнелия, скорее, на цесарку — это была сохранившая свою привлекательность женщина с красивыми, миниатюрными руками и ногами и белоснежными волосами, всегда тщательно причесанными и уложенными.

Точно птицы, эти двое порой клевали друг дружку, нетерпеливо и раздосадованно, но беззлобно. Прознай Корнелия о тайном пузырьке, она наверняка воскликнула бы: «Старый дурак мне назло это придумал, чтобы унизить меня! Он проглотит цианид, я останусь одна, и все вокруг будут показывать на меня пальцем: вон та, чей муж наложил на себя руки, так она ему наскучила!»

На самом же деле эта особенная вещица появилась у Ноэля, когда он, семнадцатилетний мальчишка, страдал — возможно, даже больше, чем Хайрам и Жан-Пьер, — от тягостной череды унижений, которые пришлось претерпеть его отцу: резкое уменьшение фамильного состояния, продажа земель, демонтаж построенной Рафаэлем железной дороги (хорошенькие вагончики и даже шпалы угодили в металлолом, а детали их интерьера никому не приглянулись, так что их сложили в пустой сарай, где они постепенно сгнили), отчаянная попытка быстро поправить дела, занявшись разведением лис… «Что теперь, что дальше…» — бормотал Хайрам, шумно вздыхая, и Ноэль, лишенный возможности проводить время возле лошадей, все больше болтался по замку — костлявый, нескладный парнишка, апатичный, охваченный свойственной Бельфлёрам неотступной хандрой, неспособный палец о палец ударить из-за потерянности и отчаяния. В те дни Жан-Пьер, получивший свое имя в честь того самого Жан-Пьера, был любимчиком матери, избалованный, капризный и смазливый — с черными кудрями и темными, по-щенячьи лукавыми глазами. Несмотря на бедственное положение Бельфлёров, он умудрялся почти каждый день играть в карты в Фоллз и в некоторых прибрежных тавернах с дурной репутацией. В свои двадцать простодушный и безгранично добрый, он, стараясь избавить младшего брата от «тоски», звал Ноэля составить ему компанию, однако тот всегда отказывался. Зато он согласился принять от Жан-Пьера подарок — маленький, украшенный драгоценными камнями флакончик, который брат выиграл в покер.

— Это для нюхательной соли или чего-то вроде, — сказал Жан-Пьер, сунув пузырек Ноэлю. — А может, для опиума. Мне он точно не сгодится.

— Для цианида, — тут же решил Ноэль.

— Что-о? — улыбнулся Жан-Пьер. — Что ты сказал?

Пузырек Ноэль спрятал и никому не показывал. Вскоре, наполненный ядом, тот зажил собственной, независимой жизнью — словно еще один странноватый член семейства — и, однако, в то же время безоговорочно принадлежал ему, Ноэлю. «Самоубийство!» — мечтательно восклицал он про себя на пороге двадцатилетия и потом тоже — мальчишка, чье воображение вибрировало от неистовых сексуальных фантазий; самоубийство, сама мысль об избавлении, почему она так заманчива?..

Нередко, сидя в гостиной или за обеденным столом, он совал руку в карман брюк и принимался вертеть пузырек в пальцах, продолжая как ни в чем не бывало поддерживать беседу с кузинами и тетками. Самоубийство, сама мысль о нем, заманчивая мечта — почему его лицо вдруг озаряла такая радостная улыбка? Разумеется, Ноэль никогда не пытался прибегнуть к цианиду. Никогда. Ему доставляла радость сама мысль о пузырьке с ядом, само ощущение обладания.

(В семье ходили легенды о «странных» самоубийствах. Взять, к примеру, утонувшего в Лейк-Нуар деда Ноэля… да и отца тоже, Плача Иеремии, покинувшего дом в жестокую бурю,