Львиное сердце. Под стенами Акры - Шэрон Кей Пенман

так внезапно. И в итоге нашли его на берегу. На виноцветном небе начинали мерцать бессчетные мириады звезд, луна серебрила прибой, легкий, переменчивый ветерок сносил прочь остатки дневного зноя. Покой ночи резко контрастировал с эмоциями, бушевавшими недавно в шатре командующего. Когда они подъехали, Ричард повернулся в седле, и некоторое время все трое молча смотрели как волны разбиваются на песок и с шипением откатываются обратно.

— Как могут быть они настолько слепыми? — спросил Ричард после долгой паузы. В настроении его ярость уступила место сначала разочарованию, потом недоумению, теперь он казался просто уставшим. — Они ведь не дураки, даже эти сукины дети Бургундец и Бове. Тогда почему не вняли мне?

У Андре не было ответа, зато у Генриха он имелся.

— Потому что Гуго прав, — сказал он, подведя коня ближе к испанскому жеребцу Ричарда. — Святая война — это нечто совсем иное. Они слушают свое сердце, дядя, а сердце не всегда советует разумные вещи.

— Хочешь заявить, что для них Иерусалим значит больше, чем для меня? Божьи кости, да я ведь одним из первых принял крест!

— Никто не сомневается в твоей преданности делу, дядя. Но ты, прежде всего и самое главное, солдат, а большинство из них — только паломники, пусть и вооруженные. Ты желаешь выиграть войну и заключить мир, который будет приемлем для Саладина. Им же просто хочется отвоевать Иерусалим, любой ценой. Постарайся не винить их за это.

— Я не виню, — возразил король, хоть и не вполне искренне. — Но как я сказал им сегодня вечером, это ошибка. Большая ошибка.

Собеседники согласились столь энергично, что Ричард обрел в их преданности некоторое утешение. Но остался при убеждении, что крестоносцы упустили редкую возможность, которая едва ли представится еще раз.

Армия продолжила восстанавливать укрепления Яффы. Ричард иногда сам принимал участие в работах, чем изумил баронов, но покорил сердца солдат. К Михайлову дню они продвинулись настолько, что король счел возможным выкроить несколько часов для соколиной охоты в холмах к югу от Яффы. В поход он захватил с собой любимых соколиц, однако те натаскивались по преимуществу на цапель, и нуждались в борзых, которые добивали заваленных охотницей крупных птиц. Пока король болел в Акре, Саладин прислал ему балобана, и Ричарду любопытно было опробовать этого восточного сокола, который, по рассказам, являлся любимцем сарацинских сокольничьих. Охота удалась на славу — добыли несколько куропаток и даже рыжего кролика. Но Ричарда все еще снедала жажда деятельности, и, отослав птиц и дичь в Яффу, он отправился на рекогносцировку.

Эта охота оказалась не такой успешной — сарацинских дозоров или патрулей им не встретилось. К этому времени настала полуденная жара, и наткнувшись на ручеек в роще дикорастущих олив, всадники спешились, чтобы напоить коней и передохнуть. Привалившись спиной к дереву, Морган радовался возможности спрятаться от палящего сирийского солнца. Ему казалось, что никогда не сможет он приспособиться к ужасному утремерскому климату. По левую от него руку Ричард беседовал с Ренье де Мароном. Король рассказывал пулену о слухах, что Конрад вступил в переговоры с Саладином, и спрашивал Ренье, способен ли, по его мнению, Монферрат на такое предательство. Под другим деревом Варин Фиц-Джеральд извлек кости и затеял игру с Аланом и Лукасом л’Этаблями. Моргана подмывало присоединиться к ним, но шевелиться было лень. Молодой рыцарь начал уже дремать, когда Гийом де Пре плюхнулся рядом с ним на землю и заявил, что не прочь выучиться еще парочке валлийских ругательств.

Морган охотно исполнил его просьбу, потому как разделял с Гийомом интерес к чужим языкам: они научились нескольким полезным греческим фразам на Сицилии и на Кипре, а теперь старались совладать с премудростями арабского. Он познакомил собрата-рыцаря с очередной порцией валлийских выражений, переведя «туил дин» как «задний проход», а «кок ойн» как «причиндал ягненка», заверив, что последнее в Уэльсе считается в высшей степени оскорбительным. Гийом с трудом повторял слова, стараясь сохранить их в памяти, потом поинтересовался, какой самый обидный из эпитетов может употребить валлиец.

— Ну, человека можно сильно обидеть, сказав, что он не способен защитить свою жену, поскольку это ставит под сомнение его мужество. Но думаю, самым жестоким оскорблением будет назвать валлийца словом «сайс», — не поведя бровью, пояснил Морган. Но рассмеялся, когда Гийом начал настаивать на переводе. Молодой рыцарь признался, что «сайс» означает «англичанин».

— Меня-то это не задевает, — с ухмылкой отозвался де Пре. — Я ведь норманн. А у меня есть несколько новых арабских ругательств, могу поделиться, если хочешь.

Морган хотел, как и племянник Ренье де Марона Вальтер, который подсел к ним поближе. Вообще Моргана и Гийома удивляло, почему так мало пуленов удосуживаются изучить хоть начатки арабского. Сняв с пояса флягу, де Пре угостил слушателей вином и порцией непристойностей.

— «Йа ибн эль-кальб» означает «собачий сын», — начал он. — Это серьезное оскорбление, потому как сарацины считают псов нечистыми животными. Сказать «инь аль-йомак» — это проклясть день, в который ты родился. Мне это понравилось. А «инь а аль-майтин» переводится как «проклинаю твоих умерших». Но мой приятель туркопол утверждает, что самым смертельным оскорблением в арабском будет обозвать человека «фатах». Это даже хуже, чем «сайс».

— Ну не томи, говори, что это значит!

Ухмылка Гийома растянулась от уха до уха.

— Это значит «крайняя плоть»! — заявил он и громогласно расхохотался, глядя на недоуменное выражение лиц приятелей.

Отдышавшись, рыцарь пояснил, что сарацины, равно как евреи, практикуют обрезание, поэтому крайнюю плоть удаляют и выбрасывают. Морган и Вальтер отпрянули в притворном ужасе и покрепче стиснули колени, охраняя фамильные драгоценности. Вскоре все трое хохотали так громко, что вызвали осуждающие взгляды со стороны тех, кто собрался прикорнуть. Позаимствовав у Гийома флягу, Морган попытался произнести новое ругательство и покачал головой.

— Сомневаюсь, что по возвращении в наши земли от него будет толк. «Проклинаю твоих умерших» — дело другое. Но если я во время заварухи в таверне обзову человека «крайней плотью», он только недоуменно вытаращится на меня.

— А пока он недоумевает, можешь ему врезать! — посоветовал Гийом, и веселье началось сначала.

На этот раз они так расшумелись, что перебудили всех, кто хотел поспать, и Ричард отдал приказ распределить их по очереди в караул, Вальтер вызвался нести дозор первым, и Морган с Гийомом снова нырнули в тень. Вскоре они задремали.

Сладостный сон валлийца был прерван резким криком. Молодой человек рывком сел, и в