Искупить кровью! - Роман Романович Кожухаров

последнюю партию раненых, которую вывезли из-под Перестряжа. Он так и не узнал, кто вынес его с поля боя. Очнулся Андрей уже в телеге санитарного обоза. Несмолкаемый гул канонады гремел там, откуда они направлялись. Он пытался окликнуть кого-то из своих. Но чей-то голос с другой подводы ответил:

– Нет больше твоих штрафников. Роту вместе с командиром танки немецкие заутюжили. – Помолчав, неизвестный знаток боевых сводок добавил: – Но говорят, вели себя геройски. Целую тучу фашистов на себя стянули. Даже тяжелой артиллерией их пытались выкурить.

В дивизионном походном лазарете рану Андрея оценили как серьезную. Врач, на осунувшемся лице которого читалось хроническое недосыпание, хотел отрезать руку по плечо.

– Кость задета… – сказал врач. – Нагноение началось. Похоже, что осколки…

Аникин чуть не вывернул доктору руку. Он схватил его здоровой рукой за кисть и сдавил словно тисками.

– Руку резать не дам! – угрюмо проговорил он.

– Убери… Мне еще пациентов лечить… – с властным безразличием смертельно усталого человека произнес врач.

Рука Аникина послушно разжала свою железную хватку.

– Молись на свою удачу, – добавил доктор. – Если бы ты, один такой везунчик, из штрафников не вынырнул, не послушал бы тебя. А тут, глядишь, и повезет. Но я за твою жизнь теперь не отвечаю. Начнется гангрена – сам виноват…

Доктор приказал медсестре очистить рану.

– Спасибо, доктор… – выдохнул мокрый от пота Аникин.

– Спасибо… – со злостью ответил врач. – Ну, смотри… Если хоть пикнешь…

Аникин отказался от обезболивающего. Решил, что под наркозом ему руку все-таки оттяпают. Пока испуганная медсестра промывала и чистила рану, Андрей не издал ни звука. Он один знал, чего ему это стоило. Испарина размером с горох выступала на лице и градом катилась по глазам и щекам. Словно фугас вонзился ему в плечо и горел, окатывая волнами нестерпимой, одуряющей боли. Его мутило. Андрей закусил нижнюю губу и чувствовал, как солоноватый привкус крови наполняет рот. Больше всего он боялся, что потеряет сознание.

Но он вытерпел. Аникин осознавал, что во многом так получилось благодаря медсестре. Молоденькая, ослепительно симпатичная в белом халатике и аккуратной, белой, назад завязанной косыночке, во время процедуры она испуганно бледнела лицом. Но руки ее свою работу знали. Уверенные, точные прикосновения ее нежных, но надежных рук словно гасили, приглушали огненное жжение в ране.

То и дело ее теплая, уверенная рука подносила к лицу Андрея кусочек бинта и быстро-быстро обмакивала на нем капли пота. И с каждым таким прикосновением Аникин чувствовал, что дурнота отступает и ему становится лучше.

Заснул Аникин только в кузове полуторки, куда погрузили партию тяжелых и раненых средней степени тяжести для отправки в госпиталь корпуса. В дороге водитель еле растормошил его, укрывшегося от дождя краем какого-то брезентового полотнища. Ворох такой материи служил для раненых подстилкой. Водителю он понадобился, чтобы попытаться подстелить брезент под колесо, по самую ось увязнувшее в раскисшей колее.

Грузовик вытащили только с помощью взвода минометчиков, дрейфовавших в своем грузовике по непролазной грязи на прицепе у «тридцатьчетверки».

II

– Эх, устроились… – с завистью провожал водитель удаляющийся танковый буксир с минометчиками. Мысль о том, сколько еще раз придется выбираться из болота, в которое превратилась дорога, наверняка наводила на водителя тоску. Он устроил перекур прямо возле заднего борта грузовика, угостив махоркой и лежащего под брезентом на боку Андрея.

Он тоже подтвердил информацию о разгроме штрафной роты. Шепотом сообщил Аникину, что несколько наших батальонов попали в окружение. Вся дивизия могла угодить в немецкий капкан, если бы не действия штрафников. «Все “шурики” полегли… Никто не выжил», – со знанием дела подытожил он, добавив, что погибли они под гусеницами немецких танков.

Аникин молчал. Его порядочно растрясло в этой распутице, и рана снова начала сильно болеть. Скорее всего, у него начинается жар, думал Андрей. Под брезентом становилось зябко. Но все равно это лучше, чем мокнуть под открытым небом. Андрей силился и не мог вспомнить, когда это во сне он успел так укутаться.

– Везунчик… – сплюнув в дорожное месиво, констатировал водитель.

– В смысле? – переспросил Андрей.

– В смысле… – ехидно передразнил водитель, жадно делая последние затяжки так, что огонек самокрутки тлел уже в самих пальцах.

– Мало того, что один из роты остался… Так еще и бабы к нему липнут…

– Че ты городишь?.. – непонимающе спросил Андрей. Разговор все больше утомлял его. Больно было даже чуть-чуть пошевелиться. Озноб начинал пробирать Андрея все сильнее. Но хозяин баранки, видать, был любитель поговорить по душам.

– Слышь… городишь… – не унимался он. – Лерка за ним всю дорогу ухаживает. На каждой остановке подбежит, брезентик подоткнет, поправит. Устроился, понимаешь, кум королю. – Водитель говорил так, что непонятно было, шутит он или всерьез завидует.

– Какая Лерка? – отозвался вопросом Андрей. Ему становилось совсем утомительно говорить. И еще этот шоферюга привязался…

– Какая… медсестра твоя. Лера… – с явной досадой сказал водитель.

– Так она с нами едет? – оживился Андрей, тут же забыв про озноб и адскую боль в плече.

– Ага, подскочил-то как сразу… – ехидно заметил водила, обнажив щербатый рот. – Знамо дело, с нами… В кабине вон сидит, коленками своими сверкает. В корпус ее отправили… Говорят, какой-то шишке штабной в корпусе шибко она приглянулась. Хе-хе… А еще недотрогу корчит из себя… Ничего, дорога длинная… Хе-хе…

Ядовитая ухмылочка еще сильнее обнажила торчащие среди зияющих щербин гнилые зубы. Здоровая рука Андрея молниеносно выпросталась из-под брезента. Ухватив щербатого за грудки, Аникин резко и что есть силы дернул к себе, так что тот солнечным сплетением налетел на кузов.

– Слышь ты, гад… – злым хрипом вышептывал Аникин прямо в щербатую физиономию. – Хоть пальцем тронь ее. До больнички не доживешь…

Андрей не реагировал на рвущую, пронизывающую все тело боль. Вернее, реагировал, но по-своему. Рука его все сильнее закручивала ворот у шеи шофера. Тот, растерянный и оглушенный ударом о борт, беспомощно сучил руками.

– А я что… Я не… буду… Пусти… – выплевывал щербатый слова побагровевшими губами.

– Что? Я не расслышал… – не отпускал хватку Аникин.

– Не трону… Пусти… пусти… – готовым заверещать голосом запросил щербатый.

– То-то же…

Аникин отпустил резко, с толчком, так что водитель еле устоял на ногах, чуть не плюхнувшись пятой точкой прямо в дорожную жижу. По инерции, стараясь отдышаться, перхая и кашляя, он отошел на несколько шагов назад.

– Ты че, сдурел? – наконец произнес он. Тут же оправился, словно ничего и не бывало.

– Зэк недобитый… – оттуда, на расстоянии, злобно произнес он, пытаясь хоть как-то реабилитироваться в собственных глазах. Но ехидства и уверенности в его голосе заметно поубавилось.

– Правильно вас, отмороженных, давили… – продолжал он.

Аникину это тявканье было как стук дождя