Проще, чем анатомия - Александр Поволоцкий

он был срезан и в разрезах белела марля. Но тот, кто пытался перевязать раненого, скоро понял, что мало чем сумеет помочь — настолько велики ожоги. Нижняя часть лица была красна, губы запеклись и стянулись коркой, от каждого движения на них обозначались кровавые трещины. Он пытался говорить, но не мог. И — черную на черном — Раиса, хоть не сразу, разглядела на его комбинезоне “шпалу”. Капитан.

Обожженные дочерна, сведенные судорогой руки сжимали пулемет. Казалось, что ладони попросту к нему пригорели, потому те, кто вез танкиста сюда, не решились высвободить оружие, так с ним и доставили.

Что делать, чем помочь Раиса не то, что не знала — она и ожогов таких не видела ни разу в жизни.

— Алексей Петрович! — она успела подумать, что вроде Огнев только что в операционной был и скорее всего даже не услышал, но он появился рядом почти сразу. Будто все знал прежде, чем его позвали. Только взглянул и коротко приказал: “Морфий!”

Твердой рукой, в мышцу (целой кожи считай не осталось), уколол одну за одной три, к ужасу Раисы, ампулы. Раненый на секунду приоткрыл глаза, и снова смежил веки, опухшие и красные. Только тут Раиса поняла, что у него нет ресниц — сгорели, и по отрешенному пустому взгляду окончательно сообразила — не выживет. А иначе?

— Столько морфия… можно? — спросила она шепотом.

— Живому — нет, — едва слышно ответил Огнев, — Тут больше 70 %. Безнадежен. Через пять минут, аккуратно, заберите пулемет. И… — он указал глазами на палатку для умирающих.

Морфий, как и следовало ожидать, подействовал. Раненый ощутимо расслабился, попробовал что-то сказать и задышал ровно, спокойно, как спящий.

Но пальцев не разжал. Их пришлось по одному снимать с пулемета, удивительно, лишь едва тронутого копотью. Раиса подумала — как такое могло быть? — но раненые шли и шли, и только запах горелого мяса не то преследовал ее, пропитав халат, не то мерещился.

Очередной раненый — тоже в танкистском комбинезоне. К счастью, не обгорелый — правая рука в очень неплохо наложенной шине Крамера, да что там “неплохо” — прекрасно наложил фельдшер в батальоне! Это Раиса уже запомнила — опора для перелома плеча должна заходить на противоположный, здоровый плечевой сустав, кисть не зафиксирована, но не свисает, и предплечье горизонтально, ни задрано, ни опущено. Все это она поняла, пока шла к раненому, и удивилась — будто ее же голос в собственной голове бесстрастно диктовал все это, не мешая видеть перекошенное не то болью, не то скорее отчаянием мальчишеское лицо, стиснутые зубы и до белизны сжатый кулак левой руки.

— Доктор! — обратился к ней раненый, старший сержант, судя по петлицам, — Доктор, капитан наш как?

“Глаза блестят. Пота нет. Сознание ясное. Сидит ровно”.

— Кто?

“Проверить пульс на шее. Проверить пульс на лучевой артерии. Стоп, на шее — только если нету на лучевых. В следующий раз учесть. Дыхание учащенное, глубокое, но в пределах нормы. Контактен, осознает окружающее”.

— Капитан! Ермольев, наш батальонный! Он из горящего танка выскочил, огонь с себя не сбил — а стрелял! Сережка из третьей машины пулемет вынес, да упал. А капитан наш — одного свалил! Я сам видел! Его сразу отправили, меня позже. Санинструктор сказал, артерия цела… СУКИ! — сержант чуть не сорвался на крик, осиплый и острый, но ему не хватило дыхания, — Мы ж до немцев не дошли! На марше пожгли, весь батальон[* Батальон на Т-38, уничтожен авиацией на марше. Как раз в эти дни и на этом участке фронта]!

И он зарыдал без слез, вздрагивая всем телом.

Раиса уколола ему морфий, а голос в голове бесстрастно комментировал: “Иммобилизация хорошая, адекватная, состояние удовлетворительное, пальцы на раненой руке чувствительны и подвижны, эвакуация в первую очередь”.

— Не мог такой человек пропасть, — продолжал тем временем раненый. Морфий подействовать еще не мог, но то ли нервное напряжение уходило в усталость, то ли сам факт оказания помощи подействовал. Голос раненого немного поблекнул, но не потерял всей живости, — Если б только до вас живым довезли! Вы же спасете? Спасете?

— Я… только на смену встала, — соврала Раиса, понимая, что она просто перекинула душевную боль раненого на кого-то еще, струсив, не умея сказать правды, — Вы с ним теперь не скоро встретитесь, тебя в хирургию, его…

— В ожоговый, понимаю, — немного успокоился сержант, — У нас лучшие врачи, я знаю. А мне теперь — надолго в тыл?

— Рентген сделать надо, — избавленная от необходимости врать, Раиса почувствовала, как легче стало говорить и отполз от горла ком, — Считай, месяца два. Но уж как повезет, точно тебе только врач в госпитале скажет. Если трещина только в кости — то меньше месяца, если сложно собирать — то три-четыре.

А бесстрастный голос в голове твердил свое: “Уже пора заканчивать следующего”.

— Спасибо, доктор, мы еще им покажем! — кто-то из санитаров помог раненому встать и повел его к палатке для ожидающих эвакуации. Раиса посмотрелати вслед, пока они не скрылись, а потом, ткнулась лбом в мачту палатки, и, зажав себе рот ладонью, тихонько завыла. Целую минуту, наверное, никакой посторонний голос в голове ее не беспокоил, а потом столь же холодно напомнил: “Четыре минуты на раненого. Нельзя так. Следующие ждут. Они ничем не хуже”.

Страх пришел не сразу, видимо, тот суровый и требовательный голос не давал ему выхода до самого конца смены. А после, за ужином, этот страх колыхнулся в груди и выплыл. “С ума сошла! Не прошло и недели — дождалась галлюцинаций. Что же дальше? Спишут?!” Перед глазами Раисы стояло белое, перекошенное кривой странной не то улыбкой, не то гримасой боли лицо водителя старой полуторки с вырванным бортом. Той самой, на которой они мучительных несколько суток отступали по степи, пока не вышли к Перекопу. Тогда она впервые после медтехникума воочию увидела потерю рассудка. Неужели еще чуть-чуть — и ее ждет то же самое?

Мучительно загрузив в себя порцию каши-размазни и запив чаем, она отправилась за советом к Огневу. Никому другому Раиса не решилась бы сейчас довериться. Тот тоже сменился, поел и стоял, глядя вдаль и разминая плечи.

— Алексей Петрович… Не знаю, как и сказать…

— Не знаете, как сказать — говорите с начала. Не можете с начала — говорите с любого места, но, по возможности, в одном направлении, — товарищ профессор, конечно, отшучивался, но по глазам и рукам было видно — подобрался, как перед прыжком.

— Мне каж… — она оборвала себя, не говорят “кажется”, нет в медицине такого понятия, — Похоже, я