Черный гардемарин, судьба и время - Алла Валерьевна Репина

Мы сидели на полу, вытянув ноги и прислонившись к стенам.

Рукша пытался пристроиться спать на стульях, но из этой затеи ничего не вышло: стулья были венские, с круглыми сидениями. Бобровский периодически вставал, чтоб размять ноги, и, тря глаза, шел рассматривать древности из раскопок. Юнаков, зевая, читал вслух доску о страшном опустошении Твери во времена Ивана Грозного.

Себя я вообще не помню: от той ночи во мне осталось лишь ощущение адского холода – колотило, видно, от страха; в глазах была резь от желтого света…

Наутро принесли наши саквояжи и чемоданчики.

Вошел Круглов. Бухнул на стол некую книгу.

«Ну, что? – обвел нас глазами Круглов. – Теперь посмотрим, какие вы тут матросы».

Он опрокинул на стол содержимое первого попавшегося под руку матерчатого саквояжика; вывалилась кипа бумаг…

«Ага, вот Дзень! Кто тут из вас Дзень?».

Встал бледный как полотно наш товарищ: пулеметчик с «Девета».

«И что ж ты, Дзень, за зверь такой?».

Дзень, видя свои бумаги, тихо ответил, что он римско-католического вероисповедания.

«И это все, что имеешь сказать?» – заорал на него Круглов.

Тогда Дзень признался, что он поручик артиллерии.

Следом комиссар ткнул пальцем в Бобровского:

«А ты что за матрос такой, красный командир «Девета» Владимир Фаддеевич Бобровский? Молчишь? Я тебе сам скажу!» – тут Круглов открыл книгу, оказавшуюся списком чинов военного и морского ведомства империи (что прежде имелись в каждой судовой канцелярии).

«Я тебе скажу! Вот! Бобровский Фаддей Казимирович, капитан первого ранга Черноморского флотского экипажа, инженер-механик, римско-католического вероисповедования. Тоже мне, комики-католики подобрались… Твой отец?».

«Мой, Иван Сергеевич», – с вызовом ответил Володя. «Сволочь! Контра! Видали мы таких матросов», – физиономия Круглова налилась багровой кровью.

Он вытащил из Вовкиного чемоданчика аттестат, выданный Морским корпусом, и потряся его в воздухе, победно заявил: «Все вы тут дворянская сволочь! Гардемарины! Подождите, мы еще покажем вам, какие вы матросы, мы вам походим с синими воротниками!».

Далее он стал открывать страницы списка чинов, заложенные закладками:

«Билибин Иван Николаевич, ваш командир… Второй Балтийский флотский экипаж, золотой значок по окончании Морского корпуса; итальянский орден за оказание помощи пострадавшим во время бывшего в 1908 году землетрясения в Сицилии и Калабрии… Сволочь! Лукин Иван Михайлович, ваш заместитель командира… Золотой значок по окончании Морского корпуса; лейтенант Гвардейского экипажа в Петрограде».

Мы переглянулись… Что это означает? Раскрыли штаб флотилии в Осташкове?

«Валяем дальше, – Круглов ткнул пальцем в Мишку Юнакова. – Отец по списку генерал-лейтенант, начальник 35-й пехотной дивизии, штаб в Рязани».

«Ну, сознавайсь, – обратился Круглов уже ко всем нам, – кто еще здесь из вас гардемарины? Живо!».

Я ждал, когда очередь дойдет до моего чемоданчика, где вместе с иконой в футлярчике от отцовского ордена под его подушкой было удостоверение, что я гардемарин…

Я слышал, как Петька Рукша отвечал Круглову на его вопросы: де, он матрос подплава; и получалось у него складно, благо в саквояже ничего подозрительного не нашли и в списках действующего состава фамилии Рукша не было, как не было имени моего отца, благо он давно в отставке…

Теперь вопрос Круглова, обращенный ко мне: а ты кто такой? Репин – твоя настоящая фамилия? Я помню, что, подделываясь под тон матроса, ответил довольно бодро (так мне казалось), что я сигнальщик с «Эмира Бухарского»; и добавил: да я отсюда, из Осташковского уезда, из крестьян.

«Откуда, из какой деревни?» – сверлил меня глазами Круглов.

«Из Кравотыни».

«Врешь!».

Наоравшись, Круглов вышел из помещения, оставив нас под стражей двух красноармейцев в дверях. Вскоре вернулся – обратился к нам: «Ну, значит так. Все, кроме товарища Рукши и товарища Репина – арестованы до следствия».

Обратно на штабную «Тверь» мы шли в сопровождении Круглова. Мы с Рукшой молчали – Круглов шумно обсуждал происшедшее; мол, нынче не знаешь с кем служишь, того и гляди нарвешься на белогвардейцев. Мол, если б не товарищи из Ч.К., если б они не выудили в списках царских чинов происхождение этих сволочей, нам бы продолжали втирать очки фальшивые матросы.

Хитрец или дурак?

На «Твери» нас встретили испуганными взглядами. Круглов распорядился снова встать караулу на свое место, прошел вниз в каюту комиссара Колмыкова – посмотрел и забрал две какие-то бумажки, поинтересовался разорванными клочками, разбросанными по полу, и, заперев дверь, взял с собою ключ.

«Ну, обыск мы сделаем завтра, – сказал он, обращаясь к нам, – а то я три ночи не спал из-за этой белогвардейской сволочи – спать хочется, да и вам, товарищи, надо поесть и выспаться. Ложитесь хоть на часок поспать – я тоже пойду, меня благоверная ждет – и последите как следует здесь за всем – а я вечерком приду», – и он, пожав нам руки, пошел наверх. Мы его проводили.

Глядя, как он сошел с пристани, Рукша присвистнул: ничего, говорит, не понимаю; то ли Круглов хитрит, то ли дурак! А мы-то, говорит, кто нам теперь поверит, что мы оба не предатели?!

И вот мы вдвоем с Рукшой забегали – заработала гальюнная машинка. Было светло, но народу еще никого на судах видно не было. Потому мы и действовали, хотя очень осторожно. Через иллюминатор, через люки полетела за борт наша корреспонденция и канцелярия; все эти Петькины «входящие» – «исходящие» – «переходящие». Все эти рапорты, отношения и предписания. Чтоб ни одного имени не было, когда придут с обыском! Ни одного намека прежних времен! Пройдя к себе в каюту – на «Ярославич», имея у себя целую стопу переписки с Лукиным (а Лукин, шляпа, всегда был крайне неосторожен в высказываниях; более того, часть текста писал по-английски, что для чрезвычайки могло прямо указать на заговор из-за границы!), я привязал бумаги к какой-то болванке и на бечевке стал тихо спускать их за борт, чтоб погрузить, не произведя подозрительного всплеска – но бечевка оборвалась и с шумом вся эта комбинация полетела вниз. Комики католики! Царица небесная, ангелы входящие, переходящие и исходящие! Я прямо замер – но судьба, видимо, мне в это утро улыбалась – никто не обратил на это даже малейшего внимания.

К вечеру прибыл на «Тверь» снова Круглов, но ничего особенного не производил, а только написал приказ, где объявлял, что вступает на должность «политического комиссара Волго-Селигеровского отряда вооруженных судов».

По его словам, что-то произошло в Осташкове, о чем он сам толком не знает: какое-то восстание, вследствие чего были арестованы и мы. Про нашего комиссара Колмыкова, начальника флотилии Билибина и его заместителя Лукина он определенно сказал, что все трое арестованы и отправлены уже