Сломанный меч - Толеген Касымбеков

Кочевье медленно потянулось на взгорье, звона колокольчиков почти уже не было слышно.

Тенирберди вернулся на поле.

— В конце этой недели нам бы тоже надо откочевать повыше, — негромко проговорил он. — Вот настоящий праздник для кочевника, единственный, к сожалению. В этот день самый захудалый бедняк и то надевает чистую, пусть залатанную рубаху, поднимается чуть свет и вместе со всеми родичами покидает старое стойбище, надеясь на новом месте найти свое счастье. Забывает во время кочевки, сыт он или голоден. Забывает все обиды, вражду и раздоры и помнит только о своем долге быть опорой родичу. Во время кочевки не зазорно юноше и девушке ехать стремя в стремя. Нам от предков остался обычай: встретить караван, предложить угощенье, а если на угощенье нет времени, напоить путников холодным кумысом, расспросить о здоровье и благополучии, помочь укрепить покосившиеся вьюки и проводить кочевку до границы своих угодий. Почему же вы не проводили их хотя бы до первого холма? Никто даже с места не двинулся, как я погляжу…

Темир обрадовался:

— Мы с Эшимом проводим…

— Надо, надо поддержать обычай. Пусть не подумают, что мы, занятые своим полем, забыли исконные порядки…

Темир поскакал на светло-рыжем иноходце. Потряхивая челкой, конь топтал тяжелыми, большими копытами сочную траву, рвал поводья из рук хозяина. Вороной трехлетка Эшима то нагонял иноходца, то отставал. Темир все искал глазами белого верблюжонка; в сердце джигита как будто песня звенела, неясная, непонятная надежда пьянила его и несла на своих крыльях…

— Не уставать вам! Крепки ли подпруги у ваших коней?

— Спасибо, джигиты! Слава богу, подпруги крепкие…

Темир переговаривался с кочевниками. Эшиму было не до разговоров: у него конь заартачился.

— Темике, давай потише…

Темир, обернувшись, придержал повод. Он не хотел обижать Эшима, но, весь разгоряченный буйной скачкой, поглядывал на друга с немой просьбой — наддать ходу трехлетке, понестись снова с ветром наперегонки. У Темира глаза горели, как у птицы, что рвется в небо; на лице неуверенность сменялась надеждой.

Джигиты ехали теперь близко к семье, в которой мо-лодуха на игреневом трехлетке везла красную колыбель с младенцем. Руки молодой женщины чуть придерживали колыбель, — то ли задумалась мать над ребенком, то ли задремала, не поймешь, потому что лицо ее было скрыто под легким покрывалом. Когда Эшим с Темиром подъехали еще ближе, игренька вздрогнул. Вздрогнула и молодуха, перехватила покрепче колыбель, остановила коня и приподняла покрывало.

— Не уставать вам! Крепки ли подпруги у ваших вьючных?

— Слава богу, дети мои! — отвечала вместо невестки старая женщина, что ехала впереди нее на кобыле.

— Чья кочевка, джене? — спросил молодуху Эшим.

Молодуха, смутившись, опустила голову. Старуха, видно, крепко знавшая обычаи и правила поведения, повернулась к невестке:

— Ответь, дитя мое, славным джигитам.

Смуглая молодуха покраснела, но так и не сказала ни слова. Чтобы не смущать ее еще больше, джигиты дали ходу коням.

По узкому ущелью, заросшему кудрявым хмелем и диким виноградом, с шумом бежала холодная горная речка, приток реки, что текла по долине. В ущелье прохладно, тенисто. Видно, как проплывают в небе спокойные белые облака. Кочевка вступила в ущелье, и к шуму бегущей воды присоединились посвист, окрики, которыми люди понукали лошадей и скотину переходить речку вброд. Ребятишки с завистью поглядывали на ягоды спелой дикой вишни, на золотисто-желтый урюк. Кое-где над водой свесились длинные гибкие ветки старых берез.

Темир с Эшимом в ущелье поневоле должны были ехать шагом — дорога узкая. Не скоро выбрались они на дорогу к перевалу, а когда выбрались, половина кочевья уже миновала перевал и двигалась дальше к поросшим густой зеленью холмам. Здесь было гораздо прохладней, чем на равнине, ближе казались белые чистые облака, воздух напоен был сильным и острым запахом можжевеловой смолы.

— Не догнали, эх…

Темир махнул рукой, остановился и огорченно замер, провожая взглядом удаляющееся кочевье.

— Вон он… белый верблюжонок…

Белый верблюжонок по-прежнему не отставал от матери, бежал вприпрыжку, то скрываясь в гуще всадников и вьючных животных, то вновь мелькая белым легким пятнышком.

Девушка ни разу не оглянулась. Сверкали на солнце серебряные украшения в ее косах… Долго смотрел Темир ей вслед, смотрел, как смотрят иной раз люди, провожая стаю белых лебедей, улетающих все выше и выше к небу, к облакам.

Та красивая девушка была Айзада.

Во второй раз они встретились с Темиром в урочище Мин-Бугу, во время свадебных девичьих игр.

Темир преследовал ее горящим, страстным взглядом. Айзада пряталась среди сверстниц, старалась не думать о джигите, но никак не могла уйти от взоров красивого, сильного незнакомца. Кто он? Почему все время глядит на нее? Девушка тревожилась и стеснялась, даже страшилась чего-то. Она помнила тот день, когда их кочевка шла по долине. Помнила, как этот самый джигит пожал ей руку, подавая чашку с кумысом. Сердце Айзады колотилось.

Джигит держался вежливо и скромно. Голосом, полным молодого желания, пел одну песню за другой. Пел о том, как встретил во время кочевки красивую девушку, которую не в силах забыть. Айзада слушала эти песни сама не своя, — а вдруг он сейчас пропоет, что встретил наконец свою красавицу, нашел ее… Ей казалось, что все — и девушки, и юноши — знают тайну песен незнакомого джигита. Она была почти уверена, что это так… Но джигит вел себя сдержанно и разумно, не переходил границ дозволенного обычаем и, видно, рад был, что девушка поняла его, был благодарен ей за ее скромность, ее милое смущенье.

— Ты хорошо поешь, друг! — похвалил Темира один из парней.

Девушка, по случаю свадьбы которой и затеяны были игры, сидела на почетном месте с лицом, закрытым фатой. Рядом с ней был счастливый жених в нарядной куньей шапке. Жених повернулся к Темиру:

— Друг, та, кого ты ищешь, должно быть, здесь…

— Не бойтесь, жених-мирза, я ищу совсем другую!

В свадебной юрте разразился общий смех. Жених покраснел до самых ушей, но вынужден был смеяться вместе со всеми. Только теперь Айзада осмелилась сама посмотреть на Темира. У человека с черной душой глаза холодные, как у змеи, в них можно прочитать его дурные и грязные мысли; а у кого сердце светлое, у того и лицо чистое, как цветок, а в глазах звезды горят. Так говаривала, бывало, бабушка Айзады, умершая в прошлом году. Спрятавшись за спиной подруг, Айзада долго и пристально смотрела на лицо Темира, на лице этом видела она душевную теплоту, в глазах — свет любви. Темир поймал ее взгляд, и на этот раз девушка не опустила ресницы.

На следующий день