А. Сахаров (редактор) - Екатерина Великая (Том 2)

Продолжая чувствовать лёгкое головокружение, толстяк нетвёрдыми шагами шёл по зале, но вдруг сердце у него забилось и волосы зашевелились на голове. Он увидел явственно высокий дуб и на нём сидящего павлина. Птица распустила свой пышный хвост и стала поворачиваться во все стороны. Сидевший пониже её петух захлопал крыльями и закричал «кукареку». Выдвинувшаяся вперёд сова стала вращать огненными круглыми глазами и застучала лапой по ветке. В это время заиграла музыка и у подножия дуба стали выскакивать римские и арабские цифры. Тогда только Храповицкий понял, что это огромные часы «Павлин», присланные светлейшим Екатерине и собранные главным механикусом Академии наук и изобретателем Иваном Петровичем Кулибиным. Наконец музыка смолкла, цифры исчезли, птица успокоилась, и статс-секретарь, встряхнув головой, поплёлся дальше.

Ни в кабинете, ни в туалетной императрицы не было. Он робко постучался в спальню и вошёл. В огромной комнате перед смятой постелью, над которой висел гигантский балдахин, в капоте и непричёсанная, из угла в угол металась Екатерина. Храповицкий впервые её застал в таком виде и отметил, что Екатерина не так-то уж плоха для своего возраста.

Императрица плакала, глаза её распухли от слёз, но слёзы эти были вовсе не от страха, а от злости.

– Вы слышите? – крикнула императрица, махнув рукой по направлению к окнам.

– Слышу, – ответил Храповицкий уныло, – стреляют пушки…

Стёкла звенели, ужасающая, близкая канонада сотрясала воздух. В домах зажигались огни. Весь Петербург проснулся, не понимая, в чём дело.

– Только что получено известие, – сказала Екатерина, – шведский король высадился с десантом на Берёзовых островах. С ним тридцать три судна. Наш гребной флот под командой Круза отстреливается, но, кажется, разбит. Одна надежда на Чичагова…

Она всхлипнула, разорвала платок.

– Эх, если бы не турки, сидел бы у меня Густав Третий где-нибудь в Пустозёрске или Соль-Вычегодске. Ну что же… Я давно думала разбить Петербург по кварталам, собрать мещан и народ, они шведов камнями закидают…

– Надеюсь, что до этого дело не дойдёт, – мрачно заметил Храповицкий, чувствуя страшную головную боль.

– Что с добровольной дружиной, которую набирала дума противу шведов?

– Насколько известно, Радищеву с некоторыми членами думы удалось набрать дружину, экипировать и обучить до трёх с половиной тысяч людей разного звания и несколько десятков офицеров, ранее ушедших в отставку.

– Поутру поедете в думу, узнаете, где сия дружина. А пока садитесь, – сказала Екатерина, – пишите. – Осмотрела себя в зеркале и добавила с улыбкой: – Надеюсь, вы меня извините за этот маленький беспорядок? Брюсу всю гвардию направить на подводах к графу Салтыкову. В Петербурге оставить одну полицию. Салтыкову без замедления выбросить сии десанты в море. Чичагову пошлите предписание взять этих дураков – принца Нассау и Круза – под свою команду, атаковать и разбить шведский флот…

Пока Храповицкий записывал повеления, Екатерина взяла табакерку, посмотрела на миниатюру Буше, вделанную в её крышку, понюхала табаку, улыбнулась и сказала в пространство:

– Ничего, я двадцать пять лет слышу пустые пушки…

Вернувшись к себе и отправив повеления, Храповицкий снял кафтан, камзол и туфли, завалился на кровать и приказал Матвею разбудить себя через два часа.

Когда начало светать, Матвей, войдя в комнату, увидел барина лежащим на кровати на спине с раскрытым ртом. Толстяк храпел так, что Матвей только покачал головой, глядя, на него.

He так-то легко было его разбудить. Наконец Храповицкий открыл глаза, вздохнул и сел, осматриваясь кругом, как будто впервые попал к себе в комнату.

Неожиданно где-то ударили пушки, и во всём здании снова зазвенели стёкла.

– Опять, – сказал толстяк, отыскал очки на столике и посмотрел на Матвея.

Тот молчал.

Храповицкий вспомнил о поручении – надо было в это серое, хмурое утро ехать в думу.

«И чего я ей сдался? – думал он. – Есть штаб, главнокомандующий, адъютантов полон дворец, так вот, попался под руку ночью и получил повеление».

Он посмотрел в окно: орудийная стрельба не утихала, «И вот теперь могу погибнуть от шальной пули или снаряда», – подумал он.

Он глядел на Матвея. Ему показалось, что тот читает его мысли. Толстяк разозлился и заорал:

– Чего смотришь, дурак? Принеси умыться, вели запрягать, подай водку и горячий крендель…

Матвей молча принёс таз и кувшин, полил барину на руки, развернул полотенце и ушёл. Минут через десять он вернулся, неся на подносе зелёный штоф с анисовой водкой и румяный большой крендель. Толстяк выпил, закусил – глаза его просветлели.

– Где достал?

– На кухне, – отвечал Матвей, прикидывая глазом, сколько осталось в штофе.

Когда Храповицкий появился на заднем крыльце дворца, серый рысак, запряжённый в дрожки, нетерпеливо перебирал ногами. Едва толстяк сел, конь понёс крупной рысью.

Улицы были пустынны. Кое-где на углах попадались будочники, вооружённые мушкетами, или партии конных драгун. У въезда на Думскую площадь его остановил патруль. Трое дружинников, одетых в старые кафтаны, с ружьями наперевес, приблизились к экипажу.

– Кто таков? – спросил старший, инвалид в треуголке, кафтане, при шпаге, без левой руки, с медалью «За Кагул» на груди.

– С повелением от ея величества в городскую думу.

– Экипажи пускать не велено, далее пройдёте пешком, – сказал инвалид.

Толстяк приказал кучеру ждать и направился к думе. Но у подъезда он наткнулся на другого часового-дружинника. Этот, видимо, был из мастеровых. Увидев толстого, хорошо одетого барина, он немедленно взял ружьё на изготовку.

– Стой, куда идёшь?

– В думу, по велению ея величества.

– Не велено никого пропускать.

– У меня есть именное повеление, – сказал Храповицкий и сделал шаг вперёд.

– Стой, заколю! – и дружинник с такой яростью направил на Храповицкого штык, что у толстяка от страха на лице выступил пот.

В это время из-за угла показалось отделение дружины, человек в двадцать, под командой древнего поручика в треуголке и зелёном преображенском кафтане. Поручик, старый, худой, носатый, держался весьма бодро и, видимо, когда-то служил под командой Миниха, потому что и он сам, и его отделение выкидывали ноги, не сгибая колен, и маршировали на прусский манер.

– Отделение, стой! Мушкет – к ноге! – закричал поручик и направился к подъезду здания, но увидел Храповицкого, задержался и спросил, что ему здесь надо. Узнав, в чём дело, он мрачно сказал, что доложит майору.

Через несколько минут на подъезде показался толстый майор в елизаветинском кафтане и приказал пропустить статс-секретаря.

Храповицкий увидел, что всё здание заполнено дружинниками. Одни закусывали, другие курили трубки, третьи лежали и сидели на полу или на деревянных скамьях.

В комнате, где было всего два стула и стол, майор предложил Храповицкому сесть.

– Ея величество, – начал Храповицкий, – весьма обеспокоена дерзостью неприятеля и приближением оного к столице. Ея величество весьма интересуется, где находится дружина и может ли она оказать помощь графу Салтыкову в защите Санкт-Петербурга?

Майор улыбнулся:

– Мне кажется, у ея величества есть штаб главнокомандующего, коему диспозиция войск должна быть известна. Вам повезло, сударь.

– В чём? – спросил Храповицкий.

– В том, сударь, что меня лично познакомил с вами месяц назад в Эрмитажном театре граф Скавронский, сосед мой по имению, иначе, не имея письменного повеления, я не только не стал бы с вами разговаривать, но арестовал по подозрению в шпионстве.

Храповицкий взмахнул руками:

– Позвольте!

Майор снова улыбнулся:

– Не удивляйтесь, время военное, и столицу наводнили агенты шведского короля. Однако перейдём к делу. Дружинный полк в тысячу солдат отбыл на помощь войскам Салтыкова. С ними находится и коллежский советник Радищев. Остальные отряды наши охраняют заставы, а также выставлены в дозор на дороги в сторону Берёзовых островов. Здесь находится резерв. Приличные партии фузилёров,[79] драгун и дружинников охраняют порядок на всех проспектах площадях и улицах столицы.

Сквозь открытую дверь доносились шум, смех и звуки балалайки.

Храповицкий кивнул в сторону открытой двери и шёпотом спросил:

– А как, сударь мой, не может ли возникнуть через дружинников какой-либо смуты или беспокойства?

Улыбка сбежала с лица майора, он встал:

– Я никогда до сей поры не встречал солдат, столь одушевлённых стремлением защищать отечество. Ибо взяты они в дружину не по набору, а согласно собственному волеизъявлению. Можете передать ея величеству, что шведы не войдут в Санкт-Петербург!

Майор сухо поклонился.

Храповицкий вышел на площадь, где стоял его экипаж, и через четверть часа уже был во дворце.