Георг Енач - Конрад Фердинанд Мейер

Вертмиллер внимательно слушал и потчевал его. Его осенила внезапно одна неожиданная догадка, За несколько дней до того, возвращаясь поздно ночью из епископского дворца, он заметил в тени у стены одного дома тщедушного маленького человека и рядом с ним богатырскую фигуру в темном плаще, в которой он тотчас узнал Енача. Оба при звуке его шагов тотчас скользнули в ворота, но в бледном свете луны он уловил подвижное маленькое лицо знахаря. И, слушая в кабачке его пьяную болтовню, он не сомневался в том, что между его ночным свиданием с полковником и отъездом в Италию есть какая-то связь. На следующий день он взял двухдневный отпуск, выследил час отъезда знахаря, помчался за ним и к вечеру того же дня нагнал его на безлюдной горной дороге. Как разбойник-душегуб, накинулся он на него. Испуганный знахарь должен был показать ему свой сундучок со всякими снадобьями, а затем дал себя обыскать. Вертмиллер затрепетал от радости, когда, дружески похлопывая знахаря по плечу, он ощутил захрустевшую под его пальцами бумажку, зашитую между сукном и подкладкой. Ножницами, которыми знахарь резал свои пластыри, он распорол его красную куртку и вытащил собственноручное письмо своего врага к какому-то монаху, которому он давал поручения к Сербеллони. Слова были не совсем понятны, но само письмо красноречиво говорило за себя. Успокоив и подкрепив гонца Енача из своей дорожной фляги, Вертмиллер радостно помчался обратно в Кур. В город он приехал уже поздно ночью и лишь после долгих настояний его допустили к герцогу. Он ограничился только тем, что передал письмо, кратко подчеркнув его исключительную важность.

Когда Вертмиллер на следующее утро после крепкого счастливого сна явился к герцогу, он нашел его в угнетенном состоянии духа. Об этом письме, заметил он, ему не хотелось бы говорить пока. Он хотел выслушать раньше объяснения и другой стороны.

За несколько минут до того, когда Енач обыкновенно являлся с своим утренним визитом к герцогу, Вертмиллер послан был с паролем дня на крепостной вал, и, как он ни спешил, он приехал обратно уже после ухода полковника, и желанная очная ставка между ним и Еначем в присутствии герцога не состоялась. Герцог встретил его с сияющим лицом, как человек, освободившийся от тяжкого бремени.

– Благодарю вас за ваше похвальное усердие, милейший Вертмиллер, – заговорил он, как только адъютант переступил порог его кабинета. – Но на этот раз ваша проницательность и бдительность обманули вас. Мне очень грустно огорчать вас. Енач был здесь, я прямо потребовал у него объяснений. Конечно, он дал мне исчерпывающий ответ. Письмо фальшивое и подпись подделана, с большим, правда, искусством. У полковника много врагов, которые не останавливаются ни перед чем, чтобы лишить его моего доверия. Они не понимают, что своими происками только укрепляют мое доверие к нему. У него немало врагов и в епископском дворце, и среди ваших собутыльников, Вертмиллер. Эти господа знают вас и пользуются вашим нерасположением к полковнику и вашей горячностью. Этот несчастный знахарь подкуплен был врагами Енача, и, надо отдать ему справедливость, он отлично разыграл свою роль. Итальянцы – прирожденные актеры. А что касается этого ночного разговора между полковником и злополучным знахарем, то он действительно имел место. Но речь шла об удалении мозолей. Вспомните, как вы сами смеялись над полковником, когда он дня три тому назад пришел сюда с туфлей на левой ноге…

Лицо Вертмиллера потемнело при этих словах. Герцог ласково положил руку на его плечо и добавил:

– Не будем, милый мой, более говорить об этом. Право, вся эта история выеденного яйца не стоит.

И Вертмиллер, кусая губы от сдерживаемой ярости, молча удалился.

VIII

Несколько дней спустя, 19 марта, доктор Фортунат Шпрехер рано утром быстро поднимался по лестнице в комнаты герцога Рогана. Лицо его было необычайно бледно и взволновано, в руках он держал большой, украшенный граубюнденским гербом печатный лист, напоминавший по виду официальные извещения, какие расклеиваются на стенах домов.

На верхней площадке он остановился, перевел дыхание и, не дожидаясь доклада, побежал в кабинет герцога. Роган, привыкший к его изысканной вежливости и деликатности, изумленно поднял на него глаза от Библии, которую читал.

– Я позволил себе нарушить так рано ваш покой только ввиду событий исключительной важности, герцог. Дело идет… я едва решаюсь вымолвить это… о вашей личной безопасности. Мое сердце, если бы вы могли заглянуть в него, скорее убедило бы вас в моей глубокой и беззаветной преданности, нежели мои слова. Как вы знаете, я всецело погружен в мои научные работы. Я никогда не уделял внимания всяким городским толкам. К сожалению, я не придавал также значения и тем слухам, которые в последнее время доходили и до меня. Я не хотел напрасно беспокоить вас.

Герцог быстро встал.

– В чем дело? – спокойно и твердо спросил он. – Что это за лист? Покажите.

Шпрехер протянул ему роковой лист и упавшим голосом сказал:

– Восстание против Франции и назначение Георга Енача главнокомандующим всех граубюнденских полков.

Роган пробежал глазами лист и побледнел.

Это было воззвание к народу, в котором в кратких сильных словах излагались осложнившиеся между Францией и Граубюнденом отношения и дальше призыв к доверию к Австро-Испании, которая выражает полную готовность восстановить прежние границы и права Граубюндена. Все способные воевать граубюнденцы призывались к безусловному повиновению Георгу Еначу.

Заключительные слова гласили: «Все общины Трех союзов, вооружайтесь ко всеобщему ополчению. Соберитесь 19 марта в Цицерсе, близ Кура».

Подписано было бургомистром Кура и представителями Трех союзов.

Герцог с негодованием бросил лист на стол и, кликнув слугу, распорядился, чтобы ему сейчас же подали лошадь и послали к нему Вертмиллера. Он решил немедленно ехать с ним в прирейнские укрепления. Самообладание и военная решимость не изменили ему и в эту минуту.

Пока слуга помогал ему одеваться, растерянный доктор Шпрехер прерывающимся голосом давал ему советы, объяснения и указания.

Герцог едва слушал его.

– Подписавшиеся – все члены тайного общества. Видит бог, я искренне верил в его благонамеренность. Мне и в голову не приходило, что оно преследует какие-либо опасные цели. И этот бургомистр Майер… Он всегда так презрительно отзывался о неустойчивом Еначе и так резко выступал всегда против папистской Испании. Я боюсь, ваша светлость, что не сумею теперь оградить в моем доме вашу особу от… Я не уверен также в том, удастся ли вам пробраться на прирейнские укрепления сквозь толпы народа, стремящиеся со всех сторон