Русский. Мы и они - Юзеф Игнаций Крашевский

горячо барон. – Я вам повторяю, это герой. И когда он там стонет от боли и позора, мы с вами играем глазами старую любовную комедию.

– Комедию? – подхватила недовольно Наталия.

– О! Я плохо сказал, драму, трагедию, идиллию, – поправился барон, с иронией смеясь.

И он медленно к ней приблизился, взяв белую прекрасную ручку; девушка вся вспыхнула.

– Послушайте меня, – сказал он решительно, – нам нужно поговорить с вами серьёзно.

Наталия посмотрела на него голубыми глазами, в её взгляде светилась плохо скрытая радость, а плохо разыгранный стыд должен был покрыть её.

– Будем с вами искренними, – сказал барон, – я вас страшно боюсь, Наталия Алексеевна, но я испорченный, слабый, пылкий, подлый и люблю вас, хоть знаю, что счастлив с вами не буду. Вы думаете, что для меня тайна – причина перемены в обхождении со мной вашего отца и вас? Вы ошибаетесь, я знаю, что вновь богат, что ко мне перешло какое-то наследство от бабки, вот теперь вы вышли бы за меня замуж! Не потому, что у вас сердце бьётся к старой рухляди, но оттого, что я большой господин и могу вам дать то, чего желаете, – прекрасную судьбу и неплохое имя.

Её сиятельство баронесса Наталия Алексеевна Книп фон Книпхузен! Это звучит весьма красиво! Всё это очень просто и обыденно, так обычно на свете делается. Ну! Хотите выйти за меня, Наталия Алексеевна? Я прошу у вас руку, но ставлю условия.

– Условия? Что это? – выпалила возмущённая тоном и речью Наталия.

– О! Вы меня знаете! Зачем гневаться? – сказал барон. – Давайте заранее попробуем быть мужем и женой, да, я ставлю условия. Что вы хотите? Правда, предлагаю вам немолодого и некрасивого мужа, но человека, что не замутит вам воду, состояние, имя, полную свободу и себя самого на послушное мучение супружеским счастьем; вы тоже должны, кроме часа мечты, что-нибудь принести со своей стороны для меня.

– Любить вас! – глухим голосом сказала Наталия, краснея, гневаясь, но подавая ему руку, потому что её гнев развеяло чувство счастья и триумфа, а этот человек своим превосходством, сарказмом, безжалостной насмешкой подавил её, победил.

– Любить? – спросил со смехом барон. – Но это продлится столько, Наталия Алексеевна, сколько длится любовь растений… жизнь цветов. Узнаете меня лучше, разочаруетесь, будете презирать, наступит проза супружеской жизни и однообразие, на место любви придёт гораздо более забавное кокетство. Нет, мы вдвоём сделаем ещё что-нибудь получше, чем банальная любовь. Вы знали Наумова, он вас любил… вы не можете его спасти, подсластите ему последний час жизни… Отец всё для вас сделает, по вашим просьбам.

– А! Для этого предателя?

– Наталия, – прервал барон, – говорите с почтением об этом человеке – это мученик. Если бы я был на несколько лет младше, его героизм, возможно, преобразил бы меня.

– Но что вы хотите для него сделать?

– Завтра на рассвете его повесят, – сказал Книпхузен, нечем помочь, опьяняющий сон жизни для него окончится… но вы могли бы дать ему капельку счастья для прощания со светом. У него есть невеста… которая умоляет, молится, плачет, чтобы сочетаться с ним браком под виселицей.

– Невеста! – подхватила с каким-то чувством ревности Наталия. – И он её любил?

– Больше чем любил… потому что был любим. Наталия Алексеевна, – сказал барон, вздыхая, – пусть генерал разрешит заключить брак сегодня вечером. Он лежит, избитый на смерть, немощный, умирающий, пусть слёзы этой женщины исцелят его сердечные раны… пускай услышит её голос.

– А не будет он ещё больше жалеть о свете? – спросила Наталия холодно и насмешливо.

Книпхузен отпрянул от неё, будто отброшенный этим словом, ещё больше голосом, каким оно было сказано.

– Наталия Алексеевна, – сказал он, – прошу у вас руки, но наша свадьба должна предшествовать свадьбе Наумова.

– Какая странная мысль!

– Страшная, смешная, жестокая, но бедная женщина этого хочет, а если бы вы её увидели, может, даже ваше сердце вздрогнуло бы.

– Вы полагаете, что оно такое каменное?

– Отвердевшее от нежностей судьбы! – ответил барон.

– Барон, вы жестоки, безжалостны ко мне и слишком милосердны к другим!

– Я только искренней, – сказал Книпхузен, – это вся моя заслуга на свете, что порой ляпну правду, что чувствую зло и гнушаюсь им, хоть противостоять ему не могу. Наталия Алексеевна, у вас будет подлый муж, но зато удобный, как старые перчатки.

Он с мольбой подал ей руку.

– Наталия Алексеевна, – прибавил он, – идите к отцу, выхлопочите у него, чтобы их поженили, никто об этом знать не будет, а завтра тайну могила присыпет.

– Это в самом деле чудачество, непонятное! – воскликнула генераловна.

– Называйте, как вам угодно, – быстро добавил Книпхузен, – лишь бы меня успокоили. Однако вы можете добиться этого от отца; впрочем, скажите ему, – шепнул он тише, – что, если Наумов жениться, и я женюсь, если не жениться, и я нет… я подал в отставку и уехал на Кавказ.

Наталию, очевидно, этот торг возмутил, она вздрогнула, немного обиженная гордость кровью обрызгала её лицо, но – увы! – если она и не любила Книпхузена, по крайней мере его холод и эгоизм её привлекали к нему, она чувствовала к нему симпатию, как гнилушка к гнилушке. Этот человек, равнодушный ко всему, был для неё идеалом, был непобедимым для победителя. А вдобавок мог дать ей титул, имя, огромное состояние и полную свободу! Она стерпела унижение, проглотила холодность, улыбнулась и молча вышла.

Барон стоял у окна, опустил голову и – о чудо! – сухие давно глаза увлажнились, с них упали две слезинки, чтобы исчезнуть на горячих щеках. Вытирая их следы, Книпхузен улыбнулся себе.

– Воспоминание молодости! Старые гости, давно не появлявшиеся, – шепнул он про себя. – Вы забрели в пустую хату, нечем вас принять, нечем!

* * *

В тёмной комнатке перед образом распятого Христа, перед Марией Ченстоховской стояли на коленях три женщины. Ближе к изображению, перед которым горела лампада, – две молодые, за ними – заплаканная старушка со сложенными руками.

Ления поддерживала Магду, которая каждую минуту слабела и падала на пол, и силы покидали её, но любовь к сестре находила в ней остатки жизни. Среди горячей молитвы приходил поток слёз и рыдания, тихий шёпот превращался в жалобный стон. Тогда старшая женщина хватала Магду и повторяла только одни слова:

– Дитя моё, молись, Бог творит чудеса, он своих верных не оставляет. Вера исцеляет и воскрешает, молитва пробивает небеса! Дитя моё, не богохульствуй! Давай помолимся, помолимся! – прерывала старушка. – Поднимем крест Спасителя, а когда падём под ним, как Он, как можно быстрей поднимемся! И Он три раза падал, а пошёл на мученичество!

Магда падала на землю и рыдала. Затем