А. Сахаров (редактор) - Екатерина Великая (Том 1)

С Россией неразрывно было связано воспоминание о длинном мальчике с узкими плечами и широким тазом, с прикрытыми верхними веками загадочными глазами… Урод… Чертёнок… Пьяница… Упрямый и вспыльчивый… Болезненный и слабый…

Невесело!

Герцогиня Иоганна приехала в Штеттин в большом возбуждении. Как это так, она не заметила, не поспела, не подумала. Надо было приветствовать Императрицу Елизавету Петровну, поздравить её с восшествием на престол, пожелать долгого и благополучного государствования. Письмо составлялось всею семьёю, и каждое слово в нём обсуждалось и взвешивалось. Софии оно показалось витиеватым, заискивающим и унизительным. Как-то примет такое письмо тётя Императрица, не сделает ли оно только хуже?

Письмо было послано, и неожиданно скорый и очень благоприятный ответ был получен. Императрица писала собственноручно и по-русски. В Штеттинском замке никто не понимал по-русски, и послали к русскому резиденту за переводчиком. В комнате герцога происходило чтение письма. Вся семья слушала его стоя. Переводчик читал каждую строку торжественным голосом и переводил её сейчас же на немецкий язык.

– «Светлейшая княгиня, дружелюбно-любезная племянница, – писала Государыня. – Вашей любви писание от двадцать седьмого минувшего декабря и содержанные в оном доброжелательные поздравления мне не инако, как приятны быть могут.

Понеже ваша любовь портрет моей в Бозе усопшей Государыни сестры герцогини Голштейнской, которой портрет бывший здесь в прежние времена королевский прусский министр барон Мардефельд писал, у себя имеете, того ради особливая угодность показана будет, ежели ваша любовь мне оной, яко иного хорошаго такого портрета здесь не находится, уступит и ко мне прислать изволит, я сию угодность во всяких случаях взаимствовать сходна буду Вашей любви дружелюбно охотная Елисавет…»

– Её Величество хочет иметь портрет герцогини Анны, – воскликнула принцесса Иоганна. – Ну, конечно! Какие тут могут быть разговоры!. Сейчас же с нарочным будет послан!

Портрет сняли со стены, и, когда переводчик ушёл, сама герцогиня с мадемуазель Кардель мылом мыли щёткой холст и краски.

Недолго пришлось ждать и ответа на посылку портрета В сентябре 1743 года Императрица «взаимствовала» герцогине Иоганне посылкой великолепной миниатюры Государыни Елизаветы Петровны в чеканной золотой раме, осыпанной бриллиантами. Миниатюра была доставлена секретарём русского посольства в Берлине Шривером.

В герцогском замке поняли, что такая ценная вещь и такое исключительное внимание герцогской семье были оказаны неспроста.

Утром шли обычные уроки. Чтение Корнеля, Расина и Мольера становились длиннее, и Софию заставляли заучивать наизусть большие куски, днём за клавесином мучилась София, сбиваясь с такта, не находя нужную клавишу, и в прохладном зале журчала и переливалась печальная мелодия упражнений. По вечерам семья сбивалась в маленькой гостиной, герцогиня и София сидели за круглым столом, на котором горел канделябр о пяти свечах, герцог читал полученные газеты, кто-нибудь из придворных дремал в углу.

Герцог откинул тетрадку пухлой газетной бумаги и, приподняв очки на лоб, сказал:

– Ого!.. Вот оно каким холодом пошло! В ноябре Голштинский герцог Пётр-Ульрих объявлен наследником русского престола, вызван в Петербург, обучается русскому языку и принимает православие. Я думаю, он раньше немного знал русский язык?.. Вот это так!.. Ты помнишь, Фике, герцога?..

София ничего не ответила отцу Она мучительно, как краснеют девочки, до самой шеи покраснела и ниже нагнулась над работой.

Старый каноник Перар, сидевший с чётками в углу комнаты, сказал из темноты:

– Как же это так?.. Слыхал я – принцесса Анна, выходя замуж, подписку давала, что ни она сама, ни десценденты её претензий на престол российский иметь не будут.

– То было тогда… В те времена. Ныне совсем другое. Императрица, говорят, кровь свою бережёт… Везде ищет память Петра Великого. А ведь чего же ближе? Мать его ей родная сестра. Пётр-Ульрих – внук Петра Великого.

– Конечно… На всё её державная воля. На то она и самодержица, – сказал каноник и стал перебирать чётки.

В гостиной наступила тишина. Принцесса Иоганна показала дочери глазами на свечи. София встала, взяла железные ножницы с коробочкой для нагара и стала подрезать фитили. На мгновение в гостиной стало темнее, и герцогиня отложила работу, а герцог газету.

– Принц Август скоро едет в Россию, вот и случай доставить её портрет, как того хотела Императрица, – сказал герцог.

– Надо ехать в Берлин, – сказала Иоганна. – Я думала снега дождаться.

– Надо ехать сейчас.

София знала, что королевский придворный живописец Антуан должен был в Берлине писать её портрет. Соединив в уме прочтённое известие о Петре-Ульрихе с высказанной отцом торопливостью, она всё поняла. Когда в дом, где есть холостой принц, требуется портрет принцессы – это значит…

Дальше София не хотела, боялась думать… Три короны на голове…

V

В императорских, герцогских, княжеских домах жизнь не проста. Она связана сложным этикетом и полна строгой тайны и секретов. В них не принято говорить о том, что в данную минуту заботит, волнует и тревожит. То мешает прислуга, то придворные, при ком нельзя говорить, то точно боятся спугнуть надвигающуюся судьбу.

Это состояние секрета в доме София особенно мучительно чувствовала на четырнадцатом году своей жизни, потому что она не только догадывалась, но знала, что секрет касался её самой. Таинственные нити судьбы связывали её с бледным мальчиком, шагавшим по-солдатски прямо, о котором так дурно говорили. И было страшно. Но ни спросить, ни поговорить об этом было нельзя. Это был строжайший секрет потому – что, если это не состоится?.. Никто не должен был даже подозревать об этом, хотя все об этом знали.

В 1744 году, в самое новолетие, пришла специальная эстафета от фон Брюммера, обер-гофмаршала Великого Князя Петра Фёдоровича, так был наименован теперь Пётр-Ульрих.

Письмо было написано по-французски и адресовано не герцогу, но герцогине Иоганне:

«По именному повелению Её Императорского Величества, – писал обер-гофмаршал, – я должен, Государыня, передать вам, что эта августейшая Императрица желает, чтобы ваша светлость, в сопровождении принцессы, вашей старшей дочери, прибыли возможно скорее и не теряя времени в Россию, в тот город, где будет находиться Императорский двор. Ваша светлость слишком просвещены, чтобы не понять истинного смысла того нетерпения, с которым Её Императорское Величество желает скорее увидеть вас здесь, равно как и принцессу вашу дочь, о которой молва сообщила нам так много хорошего. Бывают случаи, когда глас народа есть именно глас Божий…»

Фон Брюммер указывал дальше, что намерения и цель поездки должны быть скрыты до времени от людей. Герцогине с дочерью предлагалось ехать до России под именем графини Рейнбек. Свиту она должна была взять самую маленькую. Все счета по поездке по приказанию Императрицы будут оплачены купцом Иоганном Лудольфом. Дом в Петербурге.

С красными от волнения щеками, запершись в кабинете герцога, читала герцогиня Иоганна письмо своему мужу.

– Сказать Фике?.. – спросила она.

– Погоди… Дай подумать… Всё это так неожиданно… Ведь это?.. Православие?.. Россия?

– Императрица Всероссийская, вот что это, – задыхаясь от восторга, сказала принцесса Иоганна.

– Всё-таки пока ничего не говори Фике. Я должен очень подумать.

VI

Десятого января София с матерью под именем графини Рейнбек, в сопровождении управляющего двором полковника Латорфа, придворной фрейлины Каин, горничной Софии – девицы Шенк и нескольких человек прислуги в четырёх телегах по ужасной распутице выехали из Цербстского замка.

Россия представлялась Софии именно такой, какой она её себе воображала: зимней, снежной, морозной, пустынной и в то же время дивно прекрасной. Арабскими сказками Шахразады повеяло от первой встречи на границе Российской империи.

После утомительного, двухнедельного путешествия по жёсткой колоти мёрзлых по утрам, распускавшихся днём в непролазную грязь дорог, грохота железных шин тяжёлых колёс по неуклюжей, разбитой мостовой, ночлегов в дымных, вонючих избах прусских крестьян, раскладок и укладок каждый вечер и каждое утро, забот о том, чтобы было мягко сидеть, чтобы не продуло в пути, стали приближаться к Двине, к границе Российского государства.

Был сильный мороз и резкий ветер с моря. Графини Рейнбек ехали, закутав головы тёплыми, вязаными, шерстяными капорами. От Мемеля через Митаву ехали санями.

И вот… Было раннее утро, солнце всходило за снеговым простором, и слепили глаза снежные сверкания. От дыхания иней налипал на Софиины ресницы и радужными огнями играл перед глазами. Опираясь о грядки саней руками в тёплых перчатках, София напряжённо смотрела вперёд.