Проклятие сублейтенанта Замфира - Сергей Мельников

вышла Амалия. Она до боли закусила губу. Молча, глазами спросила мужа— издай она хоть звук, и горе сломает волю.

— Сиди тут, — сурово сказал Маковей. — Виорика жива. На остальное тебе смотреть не надо.

Амалия опустилась на ступеньку и тихонько завыла.

За пригорком, с которого Замфир считал вагоны, у разбитой стрелки с рухнувшим семафором сидела Виорика. Как ребёнка, она держала на руках жениха.

— Василе! — кричала она, — Василе! Василе!

Как будто могла докричаться туда, куда он ушёл. Она гладила его, руки размазывали кровь по спине. Когда пальцы наткнулись на торчащий осколок, Виорика запрокинула голову и заорала, истошно, хрипло, отчаянно.

Маковей попытался стянуть труп с дочери, но она забилась, обхватила мёртвое тело руками. Такая страшная и жаркая ненависть горела в её глазах под спутанными, седыми от пыли волосами, что Маковей смутился. Он тяжело опустился на землю и вытянул больную ногу. Виорика качалась, вжимая Василе в себя, будто пытаясь вобрать без остатка, а он терпеливо ждал, когда дочь устанет.

Через час Амалия привела господина сельского жандарма. Он осмотрел повреждённые пути, мельком глянул на мёртвого и брезгливо отвернулся. Маковей запер Виорику в комнате а жену услал в Чадыр-Лунгу к отцу Софронию. Они уединились на кухне, долго что-то обсуждали. Жандарм ушёл нетвёрдой походкой, но в прекрасном настроении. Маковей, напротив, загрустил.

Он прошёл в комнату Замфира, долго рылся в его вещах, копался в ящиках, обшаривал оклады икон. Вернулся к чемодану. Ножом подцепил оббитую ситцем фанерку на дне. Под ней лежали тонкие пачки леев, медальон на золотой цепочке и печатка с драгоценным камнем. Маковей усмехнулся: Замфир боялся, что такие бедные простолюдины, как Сырбу, обворуют его.

“Ну, тебе это больше не понадобится,” — подумал он и распихал деньги по карманам. Покрутил у окна перстень, перешёл к настольной лампе и осмотрел его при электрическом свете. Довольно хмыкнув, Маковей замотал его в платок и сунул за пазуху. После этого закрыл опустевший тайник, аккуратно разложил вещи, медальон бросил сверху — особой ценности он не имел. Денег было не слишком много: меньше двадцати тысяч леев. Перстень — другое дело: камушек он узнал, встречал такие в богатых еврейских домах.

В комнате Виорики было тихо. Маковей налил в кружку молока, положил в миску остывшей чорбы. Отпер дверь и вошёл в спальню. Дочь лежала на кровати. К вошедшему отцу она даже не повернулась. Он поставил еду на стол и сел на край постели.

— Виорица, я принёс поесть.

Маковей положил ладонь на руку дочки. Она не вздрогнула, не отдёрнула — медленно вытянула кисть из под его пальцев. Красные сухие глаза, не отрываясь, смотрели в потолок.

— Я тоже скорблю…

Виорика шумно выдохнула через нос, но промолчала, и Маковей осёкся.

— Правда, я не желал ему смерти, хоть он мне не нравился, но раз его выбрала ты…

Слова не шли. Он взял в руки миску, зачерпнул ложкой.

— Доча, сядь повыше. Давай я тебя покормлю. Как в детстве, помнишь? Папэ-папэ, папэ-папэ, дай кашицу на лопате…

Виорика зажмурилась, ресницы задрожали, слеза, крупная, как бриллиант на её обручальном кольце, скатилась на подушку.

— Уйди… — дыхание перехватило, и Виорика с трудом выдавила: — Пожалуйста!

Всё тело затряслось в рыданиях, которые она больше не могла сдерживать. Маковей встал и молча вышел. Лязгнул ключ в замочной скважине.

Когда Амалия вошла в кухню, Маковей сидел за столом, угрюмо глядя в полный стакан с ракией. Он поднял глаза на жену.

— Ну что?

— Ох, не знаю, — сказала она, тяжело опускаясь на стул. — Была на кладбище. За место для могилы, да яму, да крест такие деньги требуют. Рвачи некрещёные!

— Тут похороним! — Маковей сделал глоток.

Амалия поставила перед ним кружку:

— Налей мне тоже.

Он молча отлил половину, и жена села напротив.

— Дурная это мысль, Макушор. Каждый день доча будет могилу любимого видеть. Погребли бы на кладбище в Чадыр-Лунге, чтоб глаза не мозолил… Бедный Василе… — всхлипнула Амалия и выпила до дна, как простую воду.

— Потерпит. Надолго мы тут не задержимся. Надо на запад пробираться.

— Совсем сдурел? Там немцы!

— А что нам немцы, Малица? Сама подумай!

— Ну не знаю, — с сомнением покачала она головой. — Там война.

— Тут тоже. На двор посмотри.

Маковей подлил ей ракии, обошёл стол и, обняв жену за плечи, прошептал ей:

— Доверься мне, как поверила в прошлый раз, когда мы из Бессарабии бежали.

— Устала я бегать, Макушор, — вздохнула Амалия.

Маковей сунул ей кружку в руку, сжал её пальцы на глиняном боку.

— Пей, Малица. — Он поцеловал жену в растрёпанную макушку. — Скоро отдохнём.

Вечером Амалия заглянула к Виорике. Чорба и молоко остались нетронутыми. Она потрясла дочку за плечо.

— Хватит лежать, пролежни будут, — сказала она с притворной строгостью. — Встань, пожалуйста, мне помощь твоя нужна.

Не дождавшись ответа, она пошла к двери.

— Что ж, справлюсь без тебя. Пойду жениха твоего обмывать, завтра похороны.

Скрипнули пружины. Виорика встала, закуталась в платок.

— Сама обмою, — глухо сказала она. — Только уйдите, оба. Не хочу вас видеть.

Посреди пустой конюшни, под тусклой лампочкой стоял стол: сбитые доски на неуклюжем козле. Маковей уложил на него Замфира ничком. Выдернул торчащие осколки и сбросил в таз под ногами. Натаскал полную поилку воды, развёл в тёплой воде тёртое мыло.

Виорика вышла на крыльцо. Мать следом. Она попыталась обнять дочь за плечи, но та с дрожью высвободилась, и Амалии пришлось отступить. Стемнело. В освещённом проёме конюшни виднелся край стола и босые ноги Василе. Маковей поднял таз с окровавленным железом и вышел во двор. Не глядя в глаза дочери, он пошёл к нужнику.

— Доча, давай лучше я, а ты иди, поминки готовь пока… — попросила Амалия

Виорика упрямо мотнула головой и спустилась вниз. У входа в конюшню она встала. Ноги не шли, глаза не смотрели. За спиной раздалось умоляющее:

— Доча…

— Иди готовь, мама, — устало сказала Виорика и шагнула внутрь.

Она подошла к столу. Замфир лежал перед ней в святой бесстыдности мертвеца. Кости выпирали сквозь бледную кожу, обескровленное лицо казалось старым и совсем непохожим на её любимого. Не Василе — восковая кукла, слепленная неумелым скульптором. Её Замфир стоял над ней, широко расставив ноги: молодой, гордый, храбрый, красивый. Это он снился ей во снах задолго до того, как появился в их доме. Виорика только сейчас поняла, что от его лица, его чёрных глаз она просыпалась по ночам с оглушительно бьющимся сердцем.

Она знала его полгода. Видела грустным, растерянным, надменным, испуганным, с мольбой в глазах. Все эти лица расплылись и стёрлись,