Властелин рек - Виктор Александрович Иутин

Четвертого февраля Замойский отступил от Пскова и увел войско в литовские земли.

ГЛАВА 11

Русскую державу, опустошенную и ослабленную, по-прежнему сотрясали бедствия.

Хоть мир меж Россией и Польшей был заключен, под Псковом некоторое время продолжались мелкие стычки с еще стоявшей под городом польской ратью.

Восстание на Поволжье набирало силу, и вот, казалось, горные марийцы все разом восстали против власти Иоанна, и с каждым днем сила восставших росла, грозившая вновь отколоть от России эти едва обжитые земли.

Росла вражеская сила и на севере — шведское войско готовилось к походу на Новгород. Иоанн, заключив мир с Баторием, мог теперь сосредоточить больше сил для борьбы со шведами, ибо главной целью его было теперь — вернуть Нарву.

Пока в Новгороде Иван Голицын готовил город к обороне, воеводы Дмитрий Хворостинин и Михаил Безнин, вступив с полком в Водскую пятину[12], где уже хозяйничали ратники Делагарди, настигли врага близ селения Лялицы. Сумев молниеносно построиться в боевом порядке, шведы хорошо держали оборону и едва не уничтожили передовой стрелецкий полк, но вскоре, не выдержав натиска наседавшего со всех сторон противника, дрогнули и, поддавшись панике, бросились отступать, ломая строй, оставив знамена, оружие, скидывая на ходу брони. Проваливаясь по пояс в снег, они не могли далеко уйти, и обозленные русские ратники во главе с самим Хворостининым на взмыленных конях неслись за ними, устроив настоящую резню. Срубив очередного шведского ратника, Хворостинин в окровавленной броне вздымал саблю и кричал:

— Вперед! За ними! В полон не брать никого! Вперед!

Эта небольшая победа сыграла ключевую роль в дальнейших событиях — моральный дух шведского войска был подорван, и Делагарди пришлось на какое-то время прекратить наступление на Новгород.

Едва успев отпраздновать победу, Хворостинин вместе с золотой медалью получил от Иоанна приказ возглавить вместе с Иваном Воротынским[13] трехполковую рать, отправленную на подавление черемисского восстания. Но, как известно, рать увязла в глубоких снегах и не дошла до назначенного места, а тем временем оборонявшееся против восставших малочисленное русское войско было разбито.

Это было последнее известие, которое услышал Никита Романович Захарьин перед тем, как слег от грудной хвори. Ослабленный душевными переживаниями и тяжкой для его лет службой, он простудился на морозе, когда, носясь по Москве верхом и в распахнутой шубе, денно и нощно готовил рать для похода на черемисов.

В горнице полутемно и душно, пахнет свечами и целебными снадобьями. Подле ложа на полу стоит таз, куда больной сплевывает мокроту. Утопая в подушках, Никита Романович слабой улыбкой приветствует вошедшего к нему старшего сына и говорит тихо:

— Федюша, отвори окно, воздуху хочется.

Федор исполняет просьбу отца, и в тихие темные покои с ярким светом морозного солнца врывается свежий холодный воздух и отдаленный шум городской суеты.

— Вот так, хорошо, — улыбнулся Никита Романович, закрыв глаза.

— Звал, батюшка? — стоя у окна, спросил Федор.

— Присядь, — молвил тут же сделавшийся серьезным отец и указал на стоявшее рядом с его ложем резное кресло. Сейчас, глядя на осунувшееся, посеревшее от болезни лицо Никиты Романовича, Федор видел, как сильно тот постарел за минувший год, который забрал разом и супругу, и любимого сыновца, царевича Ивана.

— Молви, что там, — тяжело сглатывая скопившуюся мокроту, просит старый боярин. Федор был теперь единственной нитью, связывающей его с внешним миром, и старший сын стремился знать обо всем, что творится в государстве.

Сейчас Никиту Романовича волновала судьба воевод Хворостинина и Воротынского, ибо уже ведал он, что государь велел схватить их. Федор поведал отцу, что ратников, коих разбили черемисы, по приказу Иоанна прилюдно избили палками, а воевод Хворостинина и Воротынского, из-за коих основное войско не подоспело вовремя на поле битвы, он подверг бесчестью — их обрядили в женские платья, в коих велено было им молоть жерновами муку. Никита Романович мрачно выслушал это известие, но был рад тому, что государь не стал предавать их смерти, а ядовитые насмешки и стремление опозорить всячески кого-либо были частью государева нрава.

— Со дня на день ожидается приезд папского посла из-под Пскова, — продолжал Федор, с волнением глядя на влажный от пота костенеющий лик отца. — Сумеешь поправиться к тому времени?

— Встану! — ответил Никита Романович и, дабы доказать, что у него хватит на то сил, с трудом приподнялся в своем ложе. Федор бросился помогать ему, поправил подушки, помог отцу улечься на них, поправил покров.

— Подай! — хрипло проговорил Никита Романович, указывая на кувшин с водой. Федор налил воду в чашу, сам начал поить отца. Боярин жадно хлебал, влага ручьем текла по его поредевшей пепельной бороде. Напившись и отдышавшись, утер рукавом сорочки мокрое чело и снова улегся на подушки.

— Отче, что нам делать теперь? — отложив опорожненную чашу, вопросил Федор. Никита Романович понимал, о чем спрашивал сын — какую позицию их клану стоит принять при дворе? После смерти царевича Ивана дальнейшие планы Захарьиных по приходу к власти, вынашиваемые десятилетиями, ныне имели под собой рыхлую основу вместо прочного, возводимого ими так долго фундамента. Очевидно, что на царевича Федора семья Никиты Романовича не имела столь сильного влияния, как клан Годуновых. Новый наследник без памяти влюблен в Ирину, свою супругу, потому семья ее для Федора дороже и роднее любого придворного клана, пусть даже и близкого по родству.

Никита Романович отчетливо помнил холеное, сытое лицо Дмитрия Годунова с его маленькими бегающими глазками, и мудрый, твердый взор Бориса Годунова. Эти двое настораживали опытного царедворца, пережившего самые тяжелые годы правления Иоанна — Дмитрий пугал своим непроницаемым ликом, в коем невозможно было порой что-либо прочесть (а, стало быть, он способен очень на многое!), Борис же пугал той силой ума, что движет целыми пародами и государствами. Борис обладал ею, чут ье никак не обманывало опытною боярина.

Тут же Никита Романович вспомнил гордое, красивое лицо Ирины и рано лысеющего, несуразного царевича Федора. Вспомнился и покойный царевич Иван — таким, каким Никита Романович запомнил его — статным, с царственной осанкой и добродушной, искренней улыбкой Анастасии. Затем вспомнился