Вера Крыжановская - Светочи Чехии

Гус сжал ей руку и повелительно взглянул в лихорадочно горевшие глаза больной.

„Мне отмщение и Аз воздам”, — сказал Господь, и суд Его страшнее суда человеческого. Христос простил врагам и молился за палачей своих; как же осмелишься ты теперь, с сердцем, полным ненависти и жажды мести, пасть ниц перед крестом Господним и молить Его о милосердии, — строго сказал Гус.

Анна вздрогнула и, точно сломленная припадком ярости, бессильно упала на подушки.

Гус встал на колени у изголовья и положил руку ей на пылавший лоб. Устремив взгляд на висевшее в простенке распятие, он стал горячо молиться и из его руки истекала словно целительная сила: возбуждение больной мало-помалу стихало и лишь горькие слезы тихо катились по бледным щекам Анны.

Наконец, слезы иссякли и она впала в глубокий сон.

Убедившись, что бедняжка заснула, Гус встал и, еще раз мысленно помолившись, тихо вышел.

В соседней комнате его поджидала Марга.

— Ну, что? — с беспокойством спросила она.

— Спит и, я надеюсь, проснется более спокойной и покорной. Скажите ей, что завтра, после обедни, я зайду ее навестить.

Он направлялся к выходу, когда его догнал юный паж и попросил пожаловать в покои молодого графа.

Когда вошел Гус, Вок с нахмуренным видом шагал в волнении по комнате, а граф Гинек, тоже с озабоченным лицом, сидел у окна. Он припомнил в эту минуту то мимолетное подозрение, которое шевельнулось в нем при вести о неожиданной смерти двоюродного брата, но сам он сознавал, что невиновен ни в каком соучастии в преступлении, если таковое действительно и совершилось.

— Я хотел спросить у вас совета, мистр Ян, в одном очень трудном деле, — сказал Вок, пожимая ему руку.

— Догадываюсь, о чем идет речь! Пани Ружена рассказала мне дьявольскую выдумку Бранкассиса, которая совсем смутила ее.

— Но ведь надобно ж выяснить это дело! Что рассказал ей этот мерзавец? — вмешался граф Гинек.

Гус подробно изложил все, что слышал от Ружены.

— Если хотите послушать моего совета, — добавил он, — допросите Матиаса. Я думаю, что он может дать вам кое-какие указания.

— Я сейчас же велю его позвать. Самое ужасное — это то, что Эвзапия действительно была моей возлюбленной, тогда как все остальное — наглая ложь! И надо же было, чтобы Бранкассис издох в самую нужную минуту и не мог распутать собственную паутину…

Вок однако ошибался и Бранкассис не умер. Разумеется, богатырская рука Броды положила бы его на месте, если бы дальновидный итальянец не носил под платьем тонкой кольчуги. Да и то нанесенный удар был настолько силен, что хотя острие и сломалось, но все-же кинжал глубоко врезал в тело стальные кольца. Боль была страшная и Бранкассис временно потерял сознание, почему Брода и счел его мертвым.

В архиепископстве побоялись однако держать его и тотчас же перенесли в Страховский монастырь, где он и пришел, наконец, в себя, а настоятель, снисходя к любовным похождениям кардинала, окружил своего знатного больного всевозможной заботливостью. Бонавентура же действительно умер и был тайком зарыт.

Когда пришел Матиас и граф приказал ему сказать без утайки все, что ему известно по поводу смерти его пана, старик видимо испугался и в замешательстве молчал, пока оба графа не убедили его, насколько им необходимо добиться истины. Тогда он изложил все, что знал, и высказал подозрение в отравлении барона Светомира за ужином, который ему подавала неизвестная служанка гостиницы.

— Прежняя вдруг заболела, а трактирщик говорил, что новую рекомендовал ему какой-то священник в Пльзене. Она и служила-то всего какую-нибудь неделю, а потом ушла и пропала без вести.

— Преступная рука, как будто, и найдена, остается узнать, кто направил ее, — заметил Гус.

— Есть у меня на этот счет предположеньице… — сказал Матиас и замялся.

— Да говори же, говори, — как один, вскричали оба графа.

— В первый же месяц, что я жил у вас в замке, возвращаюсь я как-то из соседнего села и вдруг, неподалеку от мельницы старого Хвалы, слышу в кустах разговор; почудился мне голос отца Илария и я, из любопытства, подкрался и подглядел. Это был, действительно, он, а с ним та самая девушка, в которой я признал служанку гостиницы, подававшую тогда ужин пану барону… Но уж после этого я ее больше никогда не видел.

Вок мрачно взглянул на отца.

— Если Иларий замешан в преступлении, значит, за ним скрывается моя мать, но я надеюсь, что это не помешает тебе, отец, добиться правды!

— Нисколько! Я сам хочу знать истину, и если Яна виновна, я заставлю ее во всем сознаться.

— Принудить мать к чему-нибудь трудно, в особенности теперь, когда она не здорова, как мне сказали. А нельзя ли нам как-нибудь подслушать тайком разговор ее с монахом. Может быть, в виду всего происшедшего, они что-нибудь выболтают, и это даст нам указание на дальнейшее.

— Нехорошо подглядывать и подслушивать, — заметил Гус.

— Правда, отец Ян, нехорошо. А быть обвиненным несправедливо в убийстве — еще того хуже! Всякое средство годится, чтобы доказать мою правоту, — недовольным тоном ответил Вок.

— Я, кажется, могу устроить то, что ты желаешь, — подумавши, сказал старый граф. Я вспомнил, что рядом с моленною твоей матери есть тайник, откуда можно все слышать и видеть и даже войти, если понадобится. Устроил его мой дед, а отец показал мне его, когда я женился на Яне. Я ни разу им не пользовался, — это не в моем характере, и никогда не предполагал, при каких грустных обстоятельствах этот тайник сослужит нам службу, — закончил он, глубоко вздохнув. — Но все к лучшему! Ступай, Матиас, узнать, дома ли вообще Иларий и не у графини ли он, и сейчас приди нам сказать.

Прошло с четверть часа времени; графы и Гус продолжали обсуждать слышанное, когда вошел Матиас, с озабоченным видом, и доложил, что Илария не было дома с тех самых пор, как он убирал свою падаль, и что монах только сейчас вернулся, а теперь сидит у графини Яны.

— Нельзя терять времени. Идите с нами, отец Ян, я хочу, чтобы вы были свидетелем. А ты, Вок, сходи за Руженой.

С тяжелой головой, разбитая нравственно и физически, Ружена полулежала в кресле; она вернулась от Анны, и свидание с несчастной подругой окончательно потрясло ее.

Приход мужа нарушил ее покой, и она медленно приподнялась.

— Иди за мной! Может быть, мы узнаем, кто истинные убийцы твоего отца, — сухо сказал Вок.

Но, видя, что она отрицательно покачала головой, он схватил ее за руку.

— Ты сейчас же пойдешь за мной! Раз ты развешивала уши перед поганым монахом, а затем, не задумываясь, обвинила отца и меня в убийстве, теперь, хочешь не хочешь, а иди до конца! Поняла?

Ружена молча встала и, хотя у нее кружилась голова, но она последовала за Воком к старому графу, где присутствие Гуса ее несколько успокоило. Вчетвером они прошли в рабочую комнату Гинека, и тот нажал в стене пружину; заставленная большим кованым сундуком дверь тотчас же открылась. Через длинный, довольно узкий проход, по всем вероятиям, проделанный в толще стены, они вошли в небольшую нишу, с одной стороны которой блестело несколько светлых точек. Старый Вальдштейн осторожно расставил Ружену, Гуса и сына около этих точек, оказавшихся ни более, ни менее, как пробитыми в стене отверстиями, которые прикрывала, с противоположной стороны, резьба рамы большой картины, висевшей в самой моленной.

Голоса графини и ее духовника были ясно слышны. Дрожа от волнения, приложила Ружена глаз к отверстию и убедилась, что могла все видеть и слышать.

Моленная была просторной комнатой; в ней стоял аналой, как раз против предательской картины, два складных стула, кресло и, наконец, инкрустированный, дорогой работы, стол с ящиком. В глубине виднелся топившийся камин, а около него сидела и зябко куталась графиня, которая чувствовала себя нездоровой, простудившись ночью, когда бегала босиком к сыну.

Пожелтевшее лицо ее выражало беспокойство. Против нее, заложив руки за спину, стоял Иларий. Он тоже как будто несколько похудел и осунулся и маленькие глазки тревожно бегали.

— На все ваши расспросы я успею ответить и потом, дочь моя; а теперь необходимо обсудить одно крайне важное обстоятельство, грозящее нам страшной опасностью. Я еще вчера узнал об этом, но было уже слишком поздно, чтобы говорить с вами, а ночное происшествие задержало меня вне дома по сие время. Чтобы быть кратким, я скажу лишь, что кардинал выдал Ружене тайну насильственной смерти ее отца.

— Невозможно, — вскричала графиня, бледнея.

— Я это знаю от Бонавентуры и от Марии, служанки молодой графини; она расположена ко мне и сообщает все, что может меня интересовать! Факт сам по себе бесспорный; но зачинщиками и исполнителями преступления кардинал выставил вашего мужа и сына.

— К чему вся эта ложь? Гинек был тогда в Праге, а Вок в Вальдштейне, и оба ровно ничего не знали о нашем окончательном решении. Должно быть, Томассо совсем потерял голову, что взвалил нам теперь на шею эту старую историю, которая давно уж позабыта, да и проведена была, в свое время, так искусно, что никогда и ни в ком не зарождала ни малейшего подозрения. Это тем более худо с его стороны, что ведь за отпущение греха я щедро заплатила ему.