"Княгиня Ольга". Компиляция. Книги 1-19 (СИ) - Дворецкая Елизавета Алексеевна

Лицо слушавших переменились: об этом почти никто не думал.

– А мы с чем вернемся к Ингвару? – продолжал Мистина. – С кучей ношеных портов, это да. Порты хорошие, шелковые. Я сам своими налюбоваться не могу! – Он хлопнул себя по колену, обтянутому очень красивыми узкими портами из полосатого сарацинского шелка. – Но этого мало! – Мистина подался ближе к соратникам. – Я должен привезти ему уверенность, что на следующее лето греки будут рады нашим послам. Рады, что мы согласимся больше их земли не разорять. И за это нам придется выйти на бой с Куропасом и его войсками.

– А если разобьют? – среди тишины подал голос Земислав.

– А если и разобьют! – повторил Мистина с таким выражением, дескать, что ж поделать. – Насколько я вас знаю, победа Куропасу недешево достанется. Даже если нас разобьют, и мы все поляжем, греки будут знать: мы не отступаем. И через год, через два, через десять лет русы придут опять и докончат начатое. Через двадцать лет сыновья наши придут. Если уважение к державе русов мы должны оплатить своей смертью в бою – мы сделаем это. Мы можем добиться победы и уважения – если богам поглянется. Для победы нужна не только доблесть, но и удача. А для уважения довольно только доблести. И это у нас есть. Я прав?

– Ну, прав…

– Истинно…

– Дело говоришь…

Бояре переглядывались, иные тайком вздыхали, но никто не возразил.

– Хавстейн? – Мистина взглянул на викинга.

– Если ты продолжаешь поход, и я продолжаю поход, – невозмутимо ответил тот. – Ты мне за это платишь, и у тебя есть чем платить.

По заключенному еще в Киеве уговору, дружина Хавстейна получала свою долю при любом числе выживших. Если к концу похода из двух сотен Хавстейна уцелеет трое – эти трое получат добычу двухсот и поделят на троих.

В душе Мистина был рад, что наемник так ответил, но ответ бояр был для него важнее. Викинги могут уйти, взяв добычу и больше ни о чем не заботясь – если не вмешается дело личной чести, обетов, мести или еще чего-то подобного. Всякий «морской конунг» вроде Хавстейна отвечает только за себя. Они же, русы и славяне, пришли сюда ради чести своей державы. Именно поэтому здесь перед ним сидели не только Тормар и Оддгейр, чьи предки во многих поколениях проводили жизнь с оружием в руках. Но и Добрин с Семь-реки, и Родослав из полянской Родни, и Ведослав из Любеча, и полухазарин Извей из Киева, и Величко из Деревляни. И даже чудин Искусеви, боярин той части плесковской дружины, что после битвы в Босфоре оказалась в основном войске. Эти люди, каждый отобранный из своего рода и волости за наибольшую пригодность к жизни воина, должны завоевать для оставшихся дома право на мир и уважение.

Скользя взглядом по лицам, Мистина видел: уговорил. Убедил. Он ожидал в этом деле больших трудностей, но готов был давить до последнего. Любыми средствами. Иначе ему было бы стыдно вернуться домой и взглянуть в глаза отцу, Ингвару, что доверил ему на этот поход свою честь и удачу. И вздумай он сейчас отступить без боя, от него отвернулись бы со стыдом и древние северные предки, и новая славянская родина.

На север Ингвар с дружиной двигался без спешки: князь шел на лодьях, Боян с дружиной – верхом по берегу. Лишь через месяц, когда везде уже закончилась молотьба, подошли к Киеву. Переночевали в Витичеве: тамошний воевода, Дежень, с оставшейся у него немногочисленной дружиной был до смерти рад видеть князя невредимым.

– Уж с месяц, с дожинок, разговоры идут, будто побили тебя и войско все сгубили! – рассказывал он. – Я уж боялся, не прознали бы печенеги. Княгиня и Асмунд в Киеве жертвы Перуну приносили за твое возвращение, вот она рада-то будет! Она с месяц как присылала ко мне: сказала, ждут беды от древлян, велела готовым быть, если что, выступать Киев оборонять. Так мы готовы. И ведь правда: собрали древляне войско, уж дней десять стоят по Днепру выше. Из-за Рупины пришли, между нами и Киевом станом встали. Я дозоры посылал, и сейчас у меня там десяток стоит. Княгиню и Асмунда предупредил. Если с места тронутся, я тотчас…

Ингвар незаметно содрогнулся: ожидание встречи с Эльгой весьма его тревожило. Даже мысли о древлянской рати сейчас не так беспокоили, но он с усилием возвращался умом к этому делу.

– Большое войско?

– С тысячу будет.

– Это Маломир и должен быть, – неохотно сказал боярин Любовед, старший над тем посольством, что древляне отправили к болгарам. После того как их поиски так внезапно увенчались в Преславе Малом полным успехом, Ингвар не отпустил их и вез с собой. – Как раз время…

Тысячное древлянское войско Ингвара не смутило: вместе с багатурами Бояна у него было под рукой почти восемь сотен. Достаточно, чтобы напомнить, кто хозяин в Русской земле.

– Вот теперь поезжай к нему, – разрешил Любоведу Ингвар. – Если Маломир, или кто там есть при войске, желают меня видеть, то жду завтра. Повидаемся… по-родственному.

Посланцы уехали, пришедшие расположились отдыхать перед последними двумя переходами к Киеву. В Витичеве имелась собственная дружина: крепость охраняла брод, через который к Киеву могли подойти кочевники. Пользуясь теплым временем, Ингваровы отроки раскинули стан на берегу. Дежень велел истопить большие дружинные бани, путники отправились туда. Стирали рубахи, чтобы в стольный город войти в приличном виде и не походить на разбитых беглецов с поля.

Ингвар и его приближенные разместились в самой крепости, в княжьей избе. Оставив Огняну-Марию отдыхать, Ингвар снова вышел в стан.

Днепр и здесь еще был шириной почти с море; под вечер едва видная вдали синяя полоска низкого левого берега почти сливается с водой, усиливая впечатление бескрайности. И все же Ингвар уже не раз ловил себя на ощущении, что ему здесь кажется… тесно. Привык за лето почти постоянно видеть перед собой море, по-настоящему бескрайнее. И даже на Днепре, где в прежние дни, казалось, захлебнуться можно было сине-зеленым простором, ему стало трудно дышать.

Глядя вокруг, он с трудом верил, что почти дома. Казалось, он ушел отсюда сто лет назад, и странно было видеть, что в этих краях все осталось по-старому. Уже не раз он вот так возвращался из дальнего похода, всегда не мог заснуть в этой самой витичевской избе от нетерпения скорее увидеть Киев. Но ни разу у него еще не было так тяжко на душе. Вспоминая возвращение из похода на уличей, он вновь ощущал, как ему не хватает Мистины.

Не без гнетущего тайного смущения он думал о том, как покажется на глаза киевлянам – без войска, без добычи, с рассказом о разгроме в Боспоре Фракийском и даже без вестей об остальных. Живы ли те семнадцать-восемнадцать тысяч, что ушли с Хельги и Мистиной? Достигли успеха или полегли все в горах Пафлагонии, в прибрежных долинах Вифинии? Ничего он, князь русский, об этом не знал. Но понимал: держать стольный город в неведении о своей собственной судьбе более невозможно. Ингвар по горло был сыт мучительным ожиданием неизбежного, и оно подталкивало в спину: скорее! Уж если прыгать в прорубь, так нечего тянуть. Пусть поскорее эта трудность останется позади.

Ожоги от «ладейного огня» зажили на его лице и на плечах, но еще лежали на сердце. Мрачный пламень того дня мерцал в его серых глазах под русыми бровями. Уйдя в поход двадцатитрехлетним молодцом, он возвращался, чувствуя себя лет на десять старше, и даже выглядел сильно повзрослевшим.

Был бы с ним побратим – все грядущие сложности стали бы вполовину легче. Вот кто рассказал бы людям о проигранной битве так, что все увидели бы в этом подвиг лучше Олеговых. Вот кто объяснил бы Эльге, что ему, Ингвару, совершенно необходимо было взять в жены Огняну-Марию и это вовсе не означает, что он не любит княгиню или в чем-то ущемляет ее права. А теперь придется делать это самому. Ингвар вновь повторял про себя все доводы: этой женитьбой он не нарушил никаких обычаев или уговоров, а, напротив, обрел поддержку в то время, когда наиболее в ней нуждался… Но предстоящее объяснение лежало на сердце тяжким камнем, и он не раз ловил себя на том, что вздыхает, будто древний старик. Только бы гриди не услышали…