Атаман всея гулевой Руси - Полотнянко Николай Алексеевич

– Не забывай, Егорка, свою работу, – сказал он, протягивая парнишке сухарь. – Бери ведёрко и дуй на речку за водой.

Тем временем Максим достал из сумы сухари, толокно, вяленого леща. Егорка накинулся на толокно и трескал его за обе щёки. Максим поглядывал на него с участием, сиротство ему было ведомо не понаслышке, и его по малолетству унижали и били чужие люди, пока он не повзрослел.

«Надо помочь мальцу, – подумал он. – Здесь ему житья не будет».

Егорка наелся и повеселел.

– Хорошо с тобой, – сказал он. – Ты больше никуда не уходи.

– Завтра мы вместе уйдем отсель. Мне здесь оставаться нельзя.

– Куда мы пойдём?

– Вот я и хочу от тебя узнать, куда нам идти, – сказал Максим. – Говори, что знаешь про Любашу? Где она на себя руки наложила?

– Окстись, дядька Максим! – вскричал Егорка. – Жива Любаша! Вместе с барыней живёт в монастыре.

– Повтори, что ты сказал! – потребовал взволнованный до глубины души Максим, ещё не веря счастливому известию о своей суженной.

– Она в монастыре с барыней с тех пор, как ты ушёл.

– А где барин? – просил Максим.

– Сидит в усадьбе. Мужики говорят, что вино лопает.

– Ты меня, Егорка, оживил. Ведь я своими ушами слышал, что Любаша кинулась в Тешу. А теперь ложись спать, завтра мы пойдём в монастырь.

– Значит, и я с тобой пойду? – переспросил парнишка. – Не забудешь меня взять?

– Не забуду. Ступай под овчину на лавку.

Егорка быстро угомонился, а Максим заснул нескоро, пылкое воображение рисовало ему встречу с Любашей самыми радужными красками. «Возьму её, уйдём в Синбирск к Твёрдышеву и заживём вольными людьми, – думал он, перелистывая мысленно ещё не написанную книгу своего будущего. – Будет у нас всё как у людей – свой дом и сытая жизнь…»

Максим проснулся в утренних сумерках, вокруг было влажно от тумана и мелкого моросящего дождя. Егорка спал рядом, прижавшись к нему худеньким тельцем. Максим поднялся с лавки и вышел в дверь. Уголёк встретил хозяина тихим ржанием.

– Что, измок насквозь? – сказал Максим, отирая соломой мокрую спину коня. – Вот придём в монастырь, куплю тебе на торге овса. Молодец, заслужил…

Егорка сидел на лавке и вопрошающе смотрел на Максима.

– Что раскачиваешься? Собирайся, или не пойдёшь со мной?

– Как не пойду! – обрадовался малец. – А собирать мне нечего, я весь тут.

– Будет срок, разживёшься. Захвати мою суму!

Оседлав коня, Максим повёл его к реке. Через Тешу они переплавились где вброд, где вплавь, придерживаясь руками за Уголька. На берегу сняли с коня одежду, оболоклись, Максим сел в седло, а Егорку посадил впереди себя, и они тронулись в путь, сторонясь проезжей дороги, напрямки через лес, по тропке, наторённой к монастырю богомольцами. По пути им никто не встретился, и Максим счёл это за удачу, он не хотел, чтобы в Воздвиженском стало известно о его появлении, барин Шлыков вполне мог устроить на беглого холопа облаву, как на дикого зверя, для этого у него была дворня и собаки.

Выйдя из леса, они сразу увидели монастырь и рядом с ним немноголюдный торг, к которому и направил Максим своего коня. Чтобы не привлекать к себе взглядов, остановились, не доехав до торга, с конём остался Егорка, а Максим, надвинув на брови шапку, пошёл к людям. Летом большой торговли не было, предлагали лишь то, что пользовалось спросом круглый год: соль, мыло, ткани, ленты всяких цветов, скобяные товары.

Проходя мимо рядов, Максим оглядывал торговцев, но человека Евсеева не встретил, а наткнулся взглядом на монастырского работника Спирьку. Тот тоже его узнал и поспешил навстречу, опираясь рукой на палку.

– Ты, Спирька, всё здесь обретаешься? А я думал, ты на Волге.

– Рад бы бежать, да нога подломилась, – сказал Спирька. – Неделю как лубки с голени сбросил. А ты как? Всё в своей кузне?

Максим взял Спирьку за рукав и потянул в сторону от людей.

– Я наши разговоры помню, – сказал Максим. – Ушёл я по весне от своего барина.

– Вон как! – воскликнул Спирька. – Не похоже, что живёшь в лесу, справа на тебе богатая, видно, не голодаешь.

– Повезло мне. Я сейчас в приказчиках у гостя Твёрдышева. Слышал про такого?

– Откуда мне слышать, – ухмыльнулся Спирька. – Я с гостями не возжаюсь. У меня дружбаны – Филька Косой, Аниска Мёртвый да Петька Гусак. Надо их про твоего хозяина спросить, они близ большой дороги живут да промышляют, может, они ведают. А ты зачем сюда явился?

– Торгового человека проведать, Автонома Евсеева. Знаешь такого?

– Как не знать, да только живёт он сейчас в московских каменных палатах, а прислуживают ему дьяки да палачи.

– Близкие Евсеева целы? – спросил Максим.

– Сына Ефимку с отцом на одних дровнях в железах увезли. Жена с дочерью не ведаю где, но пропали. Видать, к своим раскольникам подались. Да что их жалеть? Сами свою долю искали и нашли. Вот ты что ищешь?

– Барыню Шлыкову найти надо, у ней в сенных девушка Любаша.

– Вон как! – рассмеялся Спирька. – Знаю её. Хороша девка, да не для Спирьки-обсевка, а приказчику в самый раз!

– Как она там?

– Не ведаю. Может, и горюет, но спит на мягком, ест с барыней. Я её только в храме на службе зрю.

– Ты и в храм ходишь? Такому балагуру там вряд ли место.

– Может, и не ходил бы, да нельзя не ходить, – посерьёзнев, сказал Спирька. – Того, кто от службы отлынивает, монахи держать и кормить не будут. Вот встану на обе ноги, и уйду отсель на Волгу.

– Где в монастыре покои Любаши? – спросил Максим.

– Ты что, уводом её хочешь взять? – сказал Спирька. – Что ж, дело молодецкое, только сам ты её не отыщешь.

– Проведи меня к ней.

Спирька задумался, затем улыбнулся и отшвырнул подпорку, что держал в руке.

– Сманил ты меня, парень, на лихое дело, – сказал он, притоптывая внезапно вылеченной ногой. – Сегодня не получится, провожают рязанского архиерея, вся монастырская дворня на ногах, смотрят, как цепные псы, и нам проходу не дадут. Пойдём завтра на утренней зорьке. Я своих дружбанов прихвачу. У тебя есть где заночевать?

– Я не один, – сказал Максим. – Со мной сирота, мой подручный на кузне.

– У моих ребят места хватит. Забирай мальца, и пойдём.

Изба Спирькиных дружбанов была на дальнем краю слободы за высоким, из сосновых кольев забором, чем напоминала укреплённый острожек.

– Глянь с коня, видишь ли кого? – сказал Спирька.

– Пусто, – ответил Максим. – Рядом со срубом избушка, из неё дымок вьётся.

– Он всегда вьётся, – усмехнулся Спирька и начал стучать ногами в крепкую калитку. Через минуту к ней подбежал пёс, начал лаять, затем послышался голос:

– Кого черти средь бела дня принесли?

– Открывай, Манька, свои! Да пса уйми, со мной чужие люди, – сказал Спирька и подмигнул Максиму. – Жёнка – огонь, сам увидишь.

Калитка открылась, и перед незваными гостями предстала Манька, молодая жёнка в просторном летнике, который не скрывал её могучей стати. В ней всё было крупно: и голова, и руки, и ноги, и туловище.

– Челом, красавица! – сказал Спирька. – Мои дружбаны живы?

– Живы. А это кто?

– Люди свои. Такие же сироты, как и я, – сказал Спирька. – Заночуют, а завтра уйдут.

– Я с постояльцев живу. Кто платить будет?

– Жадная ты, Манька, – сказал Спирька. – Возьми за их постой меня на всю ночь, и делай со мной, что похочешь.

– Баловник ты, Спирька, – сказала Манька и, шагнув вперед, подхватила его и взметнула вверх. – Я тебя, сластника, сейчас в лыву закину!

– Спасите, люди добрые! – дурашливо завопил Спирька. – Максимка, пощекочи жёнку за бока, она от щекотки разом силы лишается!

На шум из избы вышел тощий мужичонка и злобно проверещал:

– А ну, угомонитесь! А тебя, Марья, я что, давно не учил? По битью соскучилась?

Жёнка враз присмирела, поправила сбившийся повойник и пошла прочь от калитки.

– Кто это? – спросил Максим.

– Филька Косой, – шепнул Спирька. – Манькин супруг, страсть лютый махор. У тебя деньги есть?