"Вельяминовы" Книги 1-7. Компиляция (СИ) - Шульман Нелли

Ознакомительный фрагмент

— А ну рот свой заткни, — стрелец перетянул его плетью по спине и велел: «Все, в каменный мешок их, вниз, гонец уже на Москву поскакал, пока сюда не явились, надо порядок навести, а то и наши головы полетят».

— Быстро вы, Борис Федорович, — Марфа посмотрела на главу Регентского Совета. Окна в палатах были раскрыты, и со двора слышались голоса убирающих площадь холопов.

— Да, мы с князем Василием Ивановичем, — Годунов кивнул на сидящего в углу Шуйского, — как раз в пути были, гонец нас за два десятка верст от города застал.

— А, — коротко отозвалась Марфа. Шуйский вскинул сухое, хмурое лицо и сказал, положив руку на бумаги: «Вот, мамка сия, Волохова Василиса, показывает, что царевич падучей страдал, в оной забился и гвоздь себе в горло сам и воткнул».

Марфа молчала, вспоминая караул стрельцов у ее палат. Дети сидели тихо, Петенька с того дня все больше спал, вздрагивая и что-то бормоча, а когда поднимался — то сидел, забившись в угол, сцепив детские, тонкие пальчики, иногда стирая со щек слезы. Марфа смотрела на сына и вспоминала его отца — шестилетнего, просыпавшегося посреди ночи со стонами, ищущего родителей.

Лиза отвела ее в сторону и сказала: «Матушка, вы не бойтесь, я присмотрю за всеми, делайте, что надобно вам».

Тело царевича лежало в маленьком, наскоро сколоченном гробу, рана на горле была прикрыта бархатным воротником кафтанчика. Марфа сама уложила иссеченные кинжалом ладошки на груди, обвила чело мальчика вышитой на бархате золотом молитвой, и вложила ему в руки свечу.

Когда Вельяминова наклонилась над Марьей Федоровной, распростершейся на каменном полу церкви, и попыталась что-то сказать, женщина оттолкнула ее руку. Боярыня увидела запухшие, безумные глаза, окровавленный, искусанный рот, и тихо отошла. Город был оцеплен стрельцами, — даже на паперти церкви стоял целый отряд.

— Никогда Дмитрий Иоаннович, упокой душу невинно убиенного младенца, — Марфа перекрестилась, — черной немочью не болел. Я его мать крестная, с колыбели его пестовала, уж мне ли не знать. Здоровый, крепкий мальчик он был. А вот для чего Волохов с Качаловым его убили — сие понять надобно, — женщина поджала тонкие, бледные губы.

— Ну, — заметил Шуйский, — сии более не скажут ничего, спасибо набату вашему. Шесть человек толпа растерзала, Марфа Федоровна.

— Есть ли семья у вас, Василий Иванович? — спросила боярыня, глядя прямо на него.

— Вдовец я бездетный, — тихо ответил князь.

— Так разве можем мы мать винить, единственное дитя потерявшую, что в набат велела она забить? — горько вздохнула Марфа. «Как есть Господь мой свидетель, бояре, ежели б можно было людей остановить — сие я б сделала».

— Однако не стали, — невзначай заметил Борис Федорович, так и не отрываясь от окна. За ним посверкивала Волга, тихо текущая меж заливных лугов. Запела какая-то птица, и в палатах воцарилось молчание.

— У меня тоже дети есть, — наконец, ответила Вельяминова.

— Например, Петенька, — Борис Федорович постучал длинными пальцами по деревянной раме. «Видите ли, любезная Марфа Федоровна, Волохова сия Василиса говорит, что царевич с вашим сыном в тычку играл, как немочь на него черная напала».

Марфа сцепила руки и ничего не ответила.

— А мы ведь можем, — Годунов взглянул на Шуйского, и тот кивнул, — сказать, что это ваш сын царевича убил. Ну, по неосторожности, конечно, может, поссорились они из-за игры, может, случайно сие было. Та же Волохова сие и подтвердит.

Но ведь все равно, дорогая Марфа Федоровна, сами понимаете — ежели я Петеньку на площадь выведу, и скажу толпе — сие убийца Дмитрия царевича, — от вашего сына и кишок не останется. Ну, вы сами видели, — Годунов чуть улыбнулся.

— Ну и вас заодно с дочками в землю втопчут — наш народ уж если поднимается по набату, так поднимается. А на Волохова с Качаловым ваш сын указал, потому, как себя обелить хотел. Вот так-то, милая моя боярыня, дорогая Марфа Федоровна, — Годунов замолчал.

Марфа опустила голову, укрытую черным платом, и тихо спросила: «Что требуете-то от меня, бояре?».

— Вот, — усмехнулся Годунов, — разумные речи говорите. Первым делом — не лезть, куда вас не звали. Царевич от несчастного случая скончался, сие печально, однако же, с каждым может случиться. Понятно?

Марфа кивнула, и почти шепотом проговорила: «А еще?».

— Вас постригут, сына тако же — жестко сказал Годунов. «Друг друга более не увидите — сами понимаете, в женской обители послушнику быть невместно».

— А дочери? — голос женщины был почти неслышен.

— Трое их у вас, — Годунов задумался. «Младшие, так уж и быть, пусть при вас, в обители, пару лет побудут, потом заберем их под опеку Совета Регентского, а старшей вашей пятнадцать ведь?»

— На Пасху, было, — прошелестела боярыня.

— Память-то у меня отменная, — улыбнулся Годунов. «Так вот, Лизавету вашу Петровну замуж за князя Шуйского выдадим, он как раз овдовел тем годом, сорока не было ему еще, да и кровей хороших. Василий Иванович, — он кивнул князю.

— Что сие? — взглянула Марфа на лежащую перед ней бумагу.

— Сим вы, Марфа Федоровна, от всех вотчин своих отказываетесь, и даете их в приданое Лизавете Петровне, — объяснил Годунов. «Как вы теперь инокиня смиренная, и ваш сын тако же — они вам и не понадобятся.

А за старшего вашего, Федора Петровича тако же не волнуйтесь — как на Москву вернемся, он сразу на плаху ляжет. Ну, расписывайтесь, Марфа Федоровна, расписывайтесь, — поторопил ее Годунов, — я бы и сговор завтра уже устроил, до пострижения вашего.

Марфа окунула перо в чернильницу, и вдруг, вскинув прозрачные глаза, спросила: «Что, и венчаться тут, у трупа будете?».

Годунов, было, занес руку, но, подумав, опустил ее.

— Вы на меня не замахивайтесь, Борис Федорович, — женщина поднялась, — мой род стране этой честно служит со времен древних. А вы, — она презрительно усмехнулась, временщик — сегодня есть вы, а завтра — кто другой на месте вашем.

— На Москве повенчаемся, — хмуро сказал Шуйский. «Невместно это, как могила наследника престола еще свежая».

Марфа, молча, размашисто подписалась, и, посыпав чернила песком, вышла из палат, захлопнув за собой дверь.

— Это хорошо, что нас не обыскивали, — Виллем достал кинжал и взвесил его на руке. «Я смотрю, кандалы тут ржавые, если дернуть, как следует, то поддадутся».

— Да к нам и не придет никто, — горько сказал Матвей, разглядывая каменные своды. «Вона — нужное ведро кинули, хлеба черствого со жбаном воды — тако же, что еще надобно? Они там наверху сейчас все бегают, не до нас им».

— А мы, — Виллем стиснул зубы, и, рванув цепь, потряс перед лицом Матвея ее обрывками, — сделаем так, что придут. Ты, Матиас, я смотрю, первый раз в тюрьме? — усмехнулся адмирал.

— Первый, — нехотя ответил Матвей. «В Копенгагене, во время оно, я вовремя уполз, хоть и весь бок у меня был шпагой распахан, спасибо брату моему»

— Хороша семья у вас, — заметил адмирал и мимолетно улыбнулся: «А я — он посчитал на пальцах, — пятый. И если уж я от герцога Альбы убежал, то от ваших, — он внезапно выругался по-русски, — солдат — тем более.

— Запомнил, смотрю, — глянул на адмирала Вельяминов.

— По сотне раз на день это слышать — дурак не запомнит, — хмуро ответил Виллем. «Теперь давай руки и слушай меня внимательно».

Марфа вошла в палаты и, заперев дверь, спросила у Лизы, что сидела над вышиванием:

«Спят младшие?».

— Петенька да, — вздохнула девушка, — а девчонкам я велела прибраться, в горнице они у себя.

Вельяминова села напротив дочери и сказала, глядя в синие, большие глаза: «Я тебя только что в жены князю Шуйскому отдала, сговор завтра с утра, и сразу после этого на Москву тебя повезут, сундук свой сейчас складывать будешь».

— Матушка, — пробормотала Лизавета, и, — Марфа ахнула, — сползла вниз, на ковер, встав на колени. «Матушка, я прошу вас, милая, не надо, я зарежусь лучше…»

— Да тебе и нечем, — хмыкнула Марфа, и, не глядя на беззвучно рыдающую девушку, прошла к поставцу.