Граф Таррагона - Виктор Васильевич Бушмин

Он выхватил кинжал, который был закреплен на его поясе в крепких ножнах, и попытался вонзить себе в горло, но чьи-то руки цепко схватили его запястье и, пригнув руку к траве, мощным ударом с хрустом вывихнули кисть и выбили кинжал, лишая его последней надежды на смерть. Филипп напрягся и, резко оттолкнувшись локтями от земли, приподнял туловище, намереваясь стряхнуть с себя мусульман, но мощный удар по его затылку мгновенно выключил сознание, унеся его в мир небытия и видений…

Он лежал на ярко освещенной поляне. Свет был настолько ослепительным, что, казалось, Филиппу стоило бы зажмуриться, но эта немыслимая яркость и сочность красок, окружавших его, не раздражала, а, наоборот, успокаивала рыцаря. Он повернул голову и улыбнулся, пораженный невероятной сочностью травы. Только небольшой участок поляны, на которой он лежал, был освещен, все, что было дальше этого маленького круга, было скрыто плотным, но невероятно успокаивающим и расслабляющим туманом, размывавшим очертания деревьев, гор и предметов, спрятавшихся в глубине этой молочной стены.

Филипп удивился, почувствовав полнейшее отсутствие боли и каких-либо ран на своем теле, только его кольчуга, прорубленная мечами врагов, да сюркот, превратившийся из ярко-желтого в кроваво-красный, все еще напоминали ему о недавнем бое. Рыцарь пошевелил пальцами на руках и ногах и попытался встать, но не смог этого сделать. Словно невесомая, но сильная рука придавливала его тело к траве, оставляя в почти полной неподвижности.

Вдруг какая-то смутная и едва различимая женская тень промелькнула в молочной стене тумана и, приблизившись к нему в ореоле яркого, но согревающего и успокаивающего свечения, остановилась прямо на границе этого странного круга. Фигура женщины в светлых развевающихся одеждах, как легкое облачко отделилось от стены тумана и приблизилось к нему.

– Мама… – он почувствовал, как туманный и размытый образ склонился над ним, нежно и осторожно касаясь его лица, принося прохладу, снимая душевную боль и принося облегчение. – Мама…

– Я здесь, сынок… – ответила она тающим и удаляющимся голосом. Ее облик исчезал, как исчезает легкая утренняя дымка тумана, струящегося над сонным озером. – Рано еще, малыш…

Он почувствовал, что рядом с ним сел кто-то, одетый в кольчугу и шлем, на котором блестел маленький золотой обруч короны со срезанными лилиями. Видеть Филипп не мог, это его мозг, унося рыцаря в глубины бессознательного, рисовал перед ним далекие и туманные образы близких ему людей. Хотя, кто его знает… не нам судить об этом.

– Филу, братец, тебе еще рано к нам… – произнес голос, в котором он без труда узнал голос погибшего Гильома Клитона. – Я не пущу тебя сюда… – тень встала и, исчезая, произнесла. – Рано…

Образы проносились в его голове вереницей спутанных и едва уловимых видений. Робер Бюрдет, вынырнувший из тумана, окружавшего эти видения его раненого тела, настороженно посмотрел на него и сказал:

– Тебе нельзя. Она будет матерью…

Вдруг, какая-то неведомая и всемогущая сила подняла Филиппа над землей и, закружив, как ветер кружит легкий осенний листок, мягко бросила в прохладную воду. Холодная вода, отрезвляя и приводя в сознание, затекала в ноздри и рот рыцаря, он, захлебываясь и задыхаясь, прокашлялся и… очнулся.

– Он пришел в себя, хозяин! – весело произнес сотник, выплеснув на тело рыцаря, бывшее безжизненным, несколько ведер воды. Ее принесли воины из родника, бьющего неподалеку на одном из склонов оврага. – Неверный очнулся! Слава Аллаху!..

Мансур спрыгнул с коня и, присев возле раненого Филиппа, посмотрел ему в глаза, надменно улыбнулся и произнес на ломаном франкском языке:

– Аллах не допустил, чтобы ты, пес, так легко умер…

Филипп попытался улыбнуться, но правая половина его лица, превращенная сабельным ударом в ужасную гримасу смерти, не слушалась рыцаря.

– Пошел ты… – он приподнял голову и кровью, собравшейся у него во рту, плюнул в лицо врагу. – Сам скоро сдохнешь…

Он уронил на траву голову и засмеялся. Его смех был таким холодным и страшным, а глаза настолько спокойными и уверенными в своих силах, что Мансур побледнел, вздрогнул и испугался, почувствовав, как его сердце касается что-то холодное и до ужаса безжалостное. Так, наверное, смерть метит свою будущую жертву, промелькнуло у него в голове. Он вскочил и закричал:

– Перевяжите его раны, свяжите покрепче и отвезите в город! Головой мне отвечаете за него!..

Сотник, стоявший возле него, и сам испугался, увидев своего хозяина таким растерянным, подавленным и напуганным.

– А что делать с молодым Абдаллой-бен-Исмаилом, хозяин?..

– На кол его вместе со всеми остальными! Языкастый жив?! – спросил Мансур у сотника. Тот молча кивнул в ответ. – Его в город вместе с неверным, я позже сдеру с него шкуру.

Вдруг Мансур побледнел, словно увидел перед собой дива или какое-то неведомое чудище, сошедшее со страниц старых сказок. Он побледнел.

– Спаси меня, Аллах! Нет!!!.. – не помня себя, прокричал Мансур, вскочил на коня и понесся прочь, словно стремясь ускакать и скрыться от смерти, несшейся за ним на своих призрачных крыльях.

– О, Аллах… – сотник почувствовал, как у него на затылке зашевелились волосы. – Сына почтенного Исмаила? Творец помутил разум господина…

Он, страшась кары Аллаха но, больше него – мести Исмаила, приказал перевязать раненого Абдаллу и увезти его в город, спрятав в своем доме. Сотник не хотел умирать, а, зная не понаслышке, как страшен в гневе и мести старый Исмаил, собой рисковать не решился, нарушая приказ Мансура.

– Все в руках Всевышнего… – тихо произнес сотник. – Милосердие к заблудшим еще никого не могло унизить, ведь так сказано самим пророком Мухаммедом и продиктовано мудрецам, навеки записавшим его слова в Коране золотыми буквами божественной мудрости… – Он приободрился, повернулся к солдатам, раздевавшим тела убитых врагов – таков был обычай, ведь победитель имел право забрать имущество убитого врага, и приказал. – Рубите молодые осины! На кол всех!..

– Но они уже и так мертвы все?.. – покосился на него один из опытных воинов. – Надругаться над телами храбрецов, погибших в честном бою от руки правоверного – грех! В Коране говорится, что враг, побежденный в честном бою, заслуживает почестей ибо он позволил праведнику доказать Аллаху силу веры и любви к истинной вере…

– Заткнись и исполняй без разговоров!.. – сотник гневно сверкнул глазами, хотя и сам соглашался с правотой слов, сказанных его подчиненным. Трусы не заслуживают уважения и достойны презрения, ибо они опозорили Творца своей слабостью духа, а герои, пусть и погибшие от руки правоверного мусульманина, требуют почет и уважение. Их тела надо лелеять и, по возможности, передать единоверцам-священникам или родичам для погребения по всем правилам веры. Но, таков уж был