Конн Иггульден - Чингисхан. Пенталогия (ЛП)

– Народом Чингиса женщине править негоже, – категорично заявил Гуюк.

– Возможно, однако твоя мать правит, и правит хорошо. Горы до сих пор не рухнули. – Очир улыбнулся собственным словам. – Согласен, рано или поздно понадобится хан, но такой, которому доверяют все. До борьбы за власть, какую вели твой отец и его брат, дойти не должно. Войну между царевичами нашему народу пока не выдержать. Когда появится явный лидер, я отдам ему свой голос.

Гуюк едва сдержался, чтобы не вскочить. Его поучают, словно он ничего не понимает, словно не прождал впустую целых два года!

Очир понаблюдал за ним, нахмурился и еще раз украдкой оглядел зал. Помощников четверо. Сам он без оружия: все забрали после тщательного обыска у наружной двери. Очиру стало не по себе: уж слишком внимательно наблюдают за ним помощники Гуюка. Да они смотрят на него, как тигры на привязанного козленка!

Гуюк медленно поднялся, подошел к кувшину с вином и поднял: надо же, какой тяжелый…

– Это город моего отца и дом моего отца. Я – первенец Угэдэя, внук великого Чингисхана, а ты, Очир, не желаешь клясться мне в верности, словно мы тут из-за хорошей кобылы торгуемся…

Он поднял кувшин, но его гость прикрыл чашу ладонью и покачал головой. Очир заметно нервничал из-за того, что Гуюк над ним возвышается, но произнес твердо, не позволяя себя запугивать:

– Мой отец клялся в верности твоему, Гуюк. Но ведь есть и другие. Байдур на западе…

– Правит своими землями и ни на что не претендует, – перебил Гуюк.

– Будь твое имя в завещании, многие проблемы решились бы, – после небольшой паузы продолжил Очир. – Половина царевичей уже поклялась бы тебе в верности.

– Это старое завещание, – отозвался Гуюк. Его голос зазвучал глуше, зрачки расширились, словно он видел только мрак; дыхание сбилось.

– Еще есть Бату, – явно волнуясь, добавил Очир. – Он старший из братьев; еще Мункэ, первенец Тулуя. Претендентов немало, Гуюк. Зря ты ждешь…

Сын хана поднял каменный кувшин, от напряжения у него даже костяшки побелели. Во взгляде Очира читался испуг.

– Я жду верности! – заорал Гуюк и с силой ударил кувшином Очира по лицу.

У того аж голова в сторону дернулась. На лбу заалела ссадина, потекла кровь; защищаясь, раненый поднял ладонь. Гуюк с ногами залез на низкое сиденье, оседлал своего гостя и снова ударил его кувшином. На сей раз каменная посудина треснула, а Очир позвал на помощь.

– Гуюк! – в ужасе крикнул один из присутствующих в зале.

Все вскочили на ноги, но вмешиваться не решались. Тем временем на мягком сиденье кипела драка. Очир схватил Гуюка за шею. Только разве скользкими от крови пальцами ухватишь как следует? Снова и снова кувшин рушился Очиру на голову – и вдруг раскололся. В руках у Гуюка осталась овальная ручка, зазубренная и жесткая. Задыхаясь от возбуждения, свободной рукой он вытер кровь со щеки.

Лицо Очира превратилось в кровавое месиво, уцелел только один глаз. Он попытался снова дотянуться до горла двоюродного брата, но безуспешно. Гуюк отбился легко, со смехом.

– Я сын хана, – напомнил он. – Скажи, что поддержишь меня. Громко скажи!

Говорить Очир не мог. Он давился собственной кровью, его тело сотрясали судороги. Лишь бульканье слетело с разбитых губ.

– Не скажешь? Даже это не скажешь? Тогда всё, Очир, ты мне больше не нужен.

На глазах у потрясенных помощников Гуюк ударил несчастного зазубренной рукоятью. Бульканье стихло. Ханский сын встал и уронил рукоять на каменные осколки. Осмотрел себя с отвращением, внезапно осознав, что весь в крови: в волосах брызги, на дэли большое пятно.

Взгляд Гуюка вновь стал осмысленным. Он увидел разинутые рты своих помощников. Трое стояли истуканами, и лишь один, судя по задумчивому выражению лица, рассмотрел за убийством спор. Этот задумчивый и привлек внимание Гуюка. Гансух, высокий молодой воин, считался самым метким лучником в свите Гуюка. Именно он заговорил первым, буквально источая спокойствие:

– Господин, Очира хватятся. Позвольте унести отсюда тело, пока еще темно. Если бросить его в проулке, семья Очира решит, что на него напал вор.

– Пусть лучше его вообще не найдут, – отозвался Гуюк и стер кровавые пятна с лица. Злость и раздражение исчезли без следа, сменившись умиротворением.

– Как пожелаете, господин. В южной части города роют новые ямы для сточных вод…

Гуюк жестом велел ему замолчать.

– Не желаю об этом слышать. Избавься от тела, Гансух, и я в долгу не останусь. – Посмотрел на остальных. – Ну, так что, справится Гансух в одиночку? Кто-то из вас должен отпустить с ним слуг. Если спросят, скажете, что Очир уехал чуть раньше. – Гуюк улыбнулся, забыв о чужой крови на лице. – Еще скажете, что на курултае он обещал поддержать меня, что принес клятву. Раз этот дурак не помог мне живым, пусть хоть мертвым поможет.

Свита зашевелилась, и Гуюк зашагал прочь от них к купальне, в которую мог попасть, не пересекая основной коридор. Без помощи слуг он не мылся уже больше года, но кожа зудела, нестерпимо хотелось смыть чужую кровь. Недавних тревог как не бывало – Гуюк словно на крыльях летел в купальню. Вода ненагретая, но он с детства купался в ледяных реках. Студеная вода стягивала кожу и бодрила, напоминая, что он жив.

Гуюк стоял нагим в цзиньской чугунной ванне с драконами, извивающимися по краю. Он опрокинул на себя деревянное ведро с водой, поэтому не слышал, как отворилась дверь. От сквозняка перехватило дыхание: царевич содрогнулся, пенис его сморщился. Он открыл глаза и подскочил: в купальне стояла мать. Гуюк покосился на кучу грязной одежды: она уже намокла, и по деревянному полу потекли красноватые ручьи.

Гуюк аккуратно опустил ведро. Дорегене – женщина крупная. Казалось, маленькую купальню она занимает целиком.

– Мама, если ты желаешь меня видеть, я быстро домоюсь и оденусь.

Взгляд Дорегене упал на кровавые потеки на полу, Гуюк заметил это и потупился. Затем взял ведро и наполнил его красноватой водой из ванны. У дворца собственная дренажная система. Цзиньские умельцы сделали ее из особых огнестойких плит. Стоит вытащить пробку, и уличающая Гуюка вода тайно от всех смешается с экскрементами и кухонными помоями. Около Каракорума есть канал; в него, по мнению ханского сына, и выходил дренаж. Ну, или в яму какую-нибудь… Подробности Гуюк не знал и знать не хотел.

– Что ты наделал? – воскликнула Дорегене. Мертвенно-бледная, она нагнулась и подняла грязную, мятую рубаху сына.

– То, что должен был сделать, – ответил Гуюк; он замерз и совершенно не желал отвечать на вопросы. – Тебя это не касается. Грязную одежду сожгут. – Поднял ведро, но потом решил: хватит с него материнского внимания. Ополоснулся и вышел из ванны. – Я велел приготовить мне чистую одежду. Она уже должна лежать в зале для собраний. Если ты не намерена весь день стоять здесь и глазеть на меня, может, принесешь мне одежду?

Дорегене не шевельнулась.

– Ты мой сын, Гуюк. Я старалась защитить тебя, окружить союзниками. Сегодня ночью львиная доля моих стараний пошла насмарку, верно? Думаешь, я не знаю, что сюда приглашали Очира? И что никто не видел, как он выходит из дворца? Неужели ты так глуп, Гуюк?

– Так ты за мной следила, – проговорил ее сын. Хотелось казаться самоуверенным и беззаботным, но он дрожал все сильнее.

– Меня касается все происходящее в Каракоруме. Я должна знать о каждом соглашении, каждом споре, каждой ошибке вроде той, что ты сегодня совершил.

Гуюк бросил притворяться: надменное неодобрение матери раздражало неимоверно.

– Мама, Очир ни за что не поддержал бы меня. Он для нас небольшая потеря, а его исчезновение может со временем и пользу принести.

– Ты вправду так думаешь? – осведомилась Дорегене. – Считаешь, что ты помог мне? Неужели я вырастила глупца? Его семья и друзья непременно прознают, что Очир пришел к тебе безоружным и исчез.

– Тело не найдут, и они подумают…

– Подумают – и поймут правду, Гуюк! Что тебе нельзя доверять. Что даже для представителей нашего народа статус гостя не гарантирует безопасность. Что ты дикарь, способный убить человека, который пил чай в твоем доме.

Разгневанная Дорегене вышла из купальни. Гуюк едва успел обдумать слова матери, а она уже вернулась, сунула ему сухие вещи и продолжила:

– Два с лишним года я ежедневно обхаживала твоих вероятных союзников. Тех, для кого важно, что ты старший сын хана, поэтому и должен править народом. Гуюк, я подкупала их землей, лошадьми, рабами и золотом. Я грозила раскрыть их секреты, если на курултае не получу их голоса. Старалась я из уважения к твоему отцу и его деяниям. Народом должны править его потомки, а не дети Сорхахтани, Бату или другие царевичи.

Гуюк быстро оделся, кое-как запахнул дэли поверх рубахи и завязал пояс.