Ночной страж - Джейн Энн Филлипс

представления. В нашем большом зале выступают песенные и дискуссионные клубы из местной школы. Некоторым пациентам позволено кататься по территории в экипаже, разумеется, с сопровождением.

Как это… приятно, сказала я. Я в жизни не ездила в экипаже, хотя и видела их в городе, когда Папа брал меня с собой, чтобы помочь загрузить припасы в повозку. Мама наверняка знала, что такое экипажи, у нее ж было много книг, тридцать или даже сорок, и она не всю жизнь прожила в горах. Она вообще очень многое знала, когда б еще мне могла рассказать. Но после появления Папы говорила она все меньше и меньше, а потом прекратила вовсе, даже когда его не было.

Миссис Бауман обратилась к Маме. Мисс Дженет, сказала она, вам, наверное, тоже понравится кататься в экипаже, но для этого нужно соблюдать режим. И сообщать нам о своих желаниях.

Да, сказала я. Мисс Дженет очень довольна тем, что она здесь, в Лечебнице. А интересов у нее много…

Матрона Бауман сомкнула ладони. Можете идти, сказала она.

Полное штатное расписание с суммой окладов. Как представляется, в данный перечень… включены все сотрудники, необходимые для функционирования больницы для душевнобольных на 250 пациентов. Любая попытка обеспечивать деятельность заведения меньшими силами может отрицательным образом сказаться на положении как страждущих, так и всех причастных.

ДОКТОР ТОМАС СТОРИ КИРКБРАЙД, 1854 ГОД

Сиделки, обладающие добродушным и жизнерадостным нравом… должны следить за соблюдением пациентами режима дня… сопровождать их во время прогулок, поездок и работы… Продуманные беседы… бодрящие прогулки на свежем воздухе или простое переключение внимания пациента на другой предмет способны… предотвратить приступы отчаяния и вспышки агрессии.

ДОКТОР ТОМАС СТОРИ КИРКБРАЙД, 1854 ГОД

КонаЛи

БОДРЯЩАЯ ПРОГУЛКА

Мы стояли перед запертой дверью нашей комнаты. Я нащупала в стопке одежды, в одном из карманов, кольцо. На кольце был единственный ключ. На вашем попечении только мисс Дженет. Я надеялась, что потом у меня появится много ключей, как у других сиделок. А пока отперла дверь и заперла за нами. Ключ подходил к замку с обеих сторон, мне это казалось настоящим волшебством. Я повернулась к Маме, но она просто сидела на кровати, будто несколько произнесенных слов отняли у нее все силы. И все же она заговорила. Кто-то уже принес мне койку и постельное белье. Я помогла Маме раздеться до пояса, выдавила с помощью салфетки молоко. Взяла льняное полотенце, которое лежало у умывальника, обвязала ей грудь.

Молоко, Мама, скоро уйдет, сказала я ей. Приляг, отдохни.

Она кивнула, откинулась на подушки. Доктор Стори, проговорила она, как будто размышляя.

Он, Мама, вроде как терпеливый. И ты с ним обязательно говори, только помни про нашу историю. Давай-ка, сядь, порепетируем. Я придвинула единственный стул и села рядом, как будто у доктора в кабинете. Представь, что я это он, и я вас спрашиваю, мисс Дженет, какие книги вы больше всего любите.

Мистера Диккенса… пробормотала она.

Или можно поговорить про сонеты Шекспира.

Сонеты Шекспира, произнесла она, будто обращаясь к самой себе.

Мама, ты мне их когда-то декламировала. Некоторые знаешь наизусть. И со мной выучила – тот, где шут у времени[9] и тайны неземные.

Сто шестнадцатый, сказала она.

Помнишь эти строки? Я нет, но если ты начнешь вспоминать, то обязательно вспомнишь. Он тебе книгу даст на время. Будем читать друг другу.

Вы не могли бы, начала она, дать мне сонеты…

Переодеваясь, я слышала ее тихий голос. Сбросила грязную одежду и встала на нее, чтобы помыться, наполнила умывальник, взяла губку, обтерлась холодной водой почти без пены – тут был только брусочек щелочного мыла. Очень хотелось смыть грязь, я поскребла себя ногтями, потом зашла в шкаф и промокнула влажную кожу сушившейся простыней.

Мама, мне форму дали! – сказала я. Не смотри, пока не скажу…

Она кивнула, а я не умолкала, мне нужно было с кем-то говорить, она же наконец слушала по-настоящему. В передник оказались завернуты нижняя сорочка и исподнее. Миссис Бауман требовала, чтобы и под низ все надевали то, что положено. Я через голову натянула длинное серое платье, надела накрахмаленный белый передник, туго застегивающийся на талии. Жесткий льняной воротничок лежал отдельно. Его нужно было пристегнуть под шов на крючки с петельками. Чепчик из кисеи – а как его прикрепить? Я порылась в Мамином саквояже, нет ли шпилек и гребня. Нашлась щетка для волос с монограммой «П», а вот шпилек не оказалось. Я распустила косу, расплела, перебросила волосы через голову и принялась расчесывать. В щетке наверняка остались волосы покойницы, жесткие или шелковистые, какие были. Я пыталась об этом не думать, присела у зеркала, скрутила волосы в жгут, чтобы потом сделать узел и спрятать под чепчик.

КонаЛи, прошептала Мама и потянулась ко мне через кровать.

Ох, Мама, сказала я и подошла поближе. Тебе уже лучше. Только не произноси моего имени нигде, кроме как здесь. Я буду за тобой ходить, как и дома, но называть меня надо Сиделка или Сиделка Коннолли. А ты будешь мисс Дженет…

Она не ответила, но уцепилась мне за запястье. Потом отвернулась, закрыла глаза. Что говорить и когда? Если доктор Стори или это место смогут ей помочь, какая разница, какую она скажет правду? Если ей станет лучше, мы сможем уйти отсюда, добраться до Дервлы – Папа-то наверняка уже далеко. Что ему теперь с нас? Все, что у нас было, он распродал или раздал.

Я вернулась к стулу, взяла кисейный чепчик. Тонкая материя держала форму за счет крахмала и ничего не весила. Я надела его, взяла зеркало с лепными розами. От своего вида – чепчик открывает лоб, но скрывает прическу – так и опешила. Форма, туго стянутые волосы – не КонаЛи смотрела на меня из зеркала. Я попыталась вспомнить, что именно я рассказала про Сиделку Коннолли… отец и братья не вернулись с Войны, мать умерла. Почти моя собственная история, хотя Войны я не видела, только ее разрушения. Обручальное кольцо пропало, отец – кем бы он ни был – ушел, детки разлучены, хижина опустела, ее уже наверняка кто-то занял или займет – столько еще людей бродяжничают и забираются даже к нам на кряж. Зато соседки забрали кур, забрали, какие им к месту, инструменты и припасы, больную корову бросили диким котам и койотам. В конце осени, сказала я себе, придет Дервла и заберет кости. Она наверняка знает Мамину и мою фамилию. А я даже Маминого настоящего имени не слышала. Папа сказал, что он мне не отец, да я и сама сердцем чувствовала, что это так. Маму он называл Миссис или вообще никак. Дервла ее звала Родненькой. Откуда Дервла узнала, что он с нами вытворял? Она сторонилась соседок, а кто же еще мог ей про нас рассказать – если только не она направила нас сюда с помощью колдовства, но она же велела мне про нее не думать совсем. Тут Мамино круглое зеркало запотело. От моего вздоха.

•••

Кто-то постучал: тик-тик-ток. Я скоро узнала, что Сиделка Блевинс вся такая – стремительная и деловитая. Я стояла за дверью и слушала. Перед моим лицом в двери открылось узкое отверстие, я увидела ее глаза, а она мои.

Это Сиделка Блевинс и миссис Касински, сказала она.

Я отперла дверь, они вошли. У нас были открыты фрамуга над дверью и одно из окон, но вошедшие будто заполнили комнату ветром. Пациентка Сиделки Блевинс, низкорослая и круглая, пошла по кругу, то и дело дотрагиваясь до стен, бормоча себе под нос. От нее пахло пачулями, одета она была в траур. Только не как оно принято. Капор привязан черным шарфом, на плечах несколько шалей одна поверх другой, в волосы вплетены обрывки кружева. У воротника приколота какая-то памятная ленточка.

Мама села на кровати прямо. Я встала рядом.

Сиделка Блевинс подошла, пожала мне руку. Я Эйра Блевинс, сказала она. А вы Сиделка Коннолли. Представьте меня.

Это мисс Дженет, сказала я, чувствуя, что краснею. Едва не сказала: это моя мама.

Эйра Блевинс сделала книксен, будто