Катастрофа 1933 года. Немецкая история и приход нацистов к власти - Олег Юрьевич Пленков

устойчивыми. В принципе в национальном характере нет ничего такого, чего бы не было в национальной истории, и он меняется в процессе исторического развития. К примеру, в начале 60-х гг. во Франции местное население во время опроса общественного мнения при ответе на вопрос о степени симпатичности представителей европейских наций на первое место поставило с большим преимуществом немцев[232]. Немцы и французы веками жили как кошка с собакой, и такая метаморфоза выглядит просто волшебной и свидетельствует о действительном изменении немецкого национального характера, причем изменении радикальном. Это прекрасный пример изменчивости национального характера и зыбкости формальных построений на этой основе.

Однако при всей «вторичности» понятия «национальный характер» абстрагироваться от него недопустимо, ведь в нем воплощена национальная история, как бы ни казались национальные характеристики эмпирически необоснованными и исторически изменчивыми. То, что произошло в Германии, в принципе не могло произойти в Китае, и наоборот. Эта констатация выглядит слишком не обязывающей, но в истории часто бывают ситуации, когда «каждая часть выражает некоторую сторону жизни, то есть имеет значение для целого, а собственное значение части определяется на основе целого»[233]. Исходя из этой констатации Ханса Георга Гадамера, надо признать важность, неотъемлемость национального характера для национальной истории. В случае с Германией итог воздействия национального характера на историю таков, что он прямо роковым образом способствовал реализации правых политических тенденций, по крайней мере, до первой трети ХХ в. В этом смысле Поль Валери в свое время с полным правом констатировал, что «великие качества и энергия германцев принесли больше зла, нежели когда-либо родила пороков леность»[234].

1.4. Эпоха Бисмарка и ее наследие

Наполеона считали гением до момента его падения, потом – дураком. Бисмарка ждет та же участь.

Карл Маркс в 1879 г.

Германия, без сомнения, хорошая страна, населенная трудолюбивыми честными людьми, и если бы она была едина, это была бы величайшая держава мира.

Дэвид Юм в 1748 г.[235]

Обманчивый триумф Пруссии в 1871 г.

Еще в середине XIX в. немцев считали непрактичными, мечтательными обывателями, абсолютно непригодными к практической созидательной работе и организации, способными разве что к музыке, философии, богословию. Слывший в современной ему Германии злословом, Генрих Гейне писал, что если русским и французам принадлежит земля, англичанам – моря, то немцы безраздельные хозяева в сфере пустых фантазий, мечтаний, эфира. С приходом же Бисмарка все изменилось в корне. Особенно после Франко-прусской войны 1870–1871 гг. – до этой войны Европа не знала столь драматического поворота событий. Для отыскания аналога следовало бы вернуться к битве при Брайтенфельде 1631 г., когда за несколько часов Густав II Адольф сокрушил силы католиков. Но шведский король до этого много лет с нарастающим успехом сражался против русских, поляков, датчан и являлся выдающейся исторической личностью. А у пруссаков к 1870 г. в активе была всего одна победа над Австрией[236]. После этой победы из необозримого моря «флюгерных» карликовых государств Бисмарк «железом и кровью» смог создать европейскую державу, вставшую вровень с традиционными европейскими центрами силы – Россией, Францией, Англией, Австро-Венгрией. Никогда в истории авторитаризм не имел столь полной и завершенной победы над демократизмом. «Где еще авторитарная традиция была столь сильна, – писал американский историк Фриц Штерн, – где еще бюрократия была столь эффективна и неподкупна, где еще военные были столь лояльны, а народ столь законопослушен, покорен и одновременно далек от того, чтобы быть политически активным. Бисмарк поверил, что это и есть типичная позиция немцев и она будет таковой и в будущем»[237].

Знаменитый английский историк Томас Карлейль писал в лондонской «Таймс»: «То, что благородная, благочестивая, основательная Германия наконец слилась в единую нацию в противовес тщеславной, беспокойной, воинственной Франции, – в этом я вижу самое многообещающее событие, которое произошло при моей жизни»[238]. Карлейль, однако, оказался лжепророком: уже после Франко-прусской войны в Европе широко распространились антинемецкие настроения, как впоследствии оказалось, вполне обоснованные. Другой известный англичанин, Бенджамин Дизраэли, оказался более, чем Карлейль, проницательным: 2 сентября 1871 г. он заявил, что «европейское равновесие держав полностью разрушено. Страна, которая больше всех пострадает от этого, – Англия»[239].

Вечный соперник Дизраэли Уильям Гладстон также считал Бисмарка зловещей фигурой. Гладстон был не прав – хотя Бисмарк и не был благословением для немецкой внутренней политики, но для Европы, для мира – он был таковым благословенным политиком и дипломатом. Его внешняя политика после 1871 г. была в чистом виде политикой мира. Это был настоящий шедевр дипломатического и государственного гения «железного канцлера». Этот шедевр после Бисмарка немцы десятилетиями не ценили – потому что очевидным он стал только в наши дни, когда совершенно ясно стало, какого труда, воображения, гибкости, прозорливости требуется, чтобы балансировать между соперничающими державами, держаться вопреки всему столь долгое время между войной и миром. Бисмарк был четвертым по времени тайным властелином Европы в XIX в. после Наполеона, Меттерниха и Луи-Наполеона и его власть была самой ненасильственной из всех названных и, можно даже сказать, самой одухотворенной (geistreiche)[240].

Бисмарковский рейх отличался и необыкновенно высоким темпом экономического развития, который далеко опережал темпы развития других европейских стран, хотя к 1870 г. Германия находилась еще в стадии промышленной революции. Это последнее обстоятельство дало немцам преимущество – германская промышленность создавалась сразу на новейшей технике, большое преимущество стране дала эффективная система образования. Если за 1870–1913 гг. промышленное производство в Англии удвоилось, то в Германии оно увеличилось в 6 раз[241]. Промышленной и торговой монополии Англии пришел конец, пришло время Германии, континентальной Европы.

Если до Бисмарка была эпоха, которая характеризуется емким словом «бидермайер», то с ним пришла «мировая политика» (Weltpolitik), активная колониальная политика, империализм. Вершиной дипломатии XIX в. была бисмарковская система договоров, которая основывалась на сложном переплетении сдержек и противовесов, обязательств о взаимопомощи и нейтралитете, балансировании отношений силы. Государство Бисмарка подавляло и делало излишней всякую политическую активность размахом преобразований, удачной европейской и мировой политикой, социальными мероприятиями, о которых в других странах могли только мечтать. «Конституционный конфликт» вылился в конце концов в безоговорочное признание политического гения Бисмарка[242]. Английская королева Виктория в 1866 г. предостерегала своего родственника, прусского короля, от Бисмарка; но после немецкой победы над Францией в 1870 г. говорила уже о «триумфе цивилизации, свободы, порядка и единства над деспотизмом, коррупцией, аморальностью и агрессивностью»[243].

Объединение Германии хотя и было целью либеральной буржуазии, но осуществил его прусский чиновник в результате победоносной войны 1870–1871 гг. Всеобщее воодушевление и ликование охватило