Cага о Бельфлёрах - Джойс Кэрол Оутс

ее обычный, тревожный и резкий, хотя он посчитал, что со стороны Леи было невероятно бестактным прислать испуганную бедняжку Гарнет (словно состоявшую из локтей, тощих ног и всклокоченных волос; стоило ей лишь взглянуть на Гидеона, как ее милое личико искажалось волнением, и Лея прямо в присутствии Гарнет глумливо заявляла, что девушка влюблена в него, как кошка), чтобы та отвела его в сад поговорить с Леей, точно она особа королевских кровей, а он — один из ее подданных. Лея сидела, откинувшись на подушку, на одной из сооруженных еще Рафаэлем гранитных скамей неподалеку от солнечных часов, заржавевших и бесполезных (в отсутствие тени они теряли всякий смысл), положив обе руки на свой раздутый живот, который, казалось, непрестанно шевелится; сидела, неловко вытянув опухшие ноги, обутые в вышитые тапочки, собственноручно сшитые для нее Корнелией. Она сидела обездвиженная, величественная, огромная, и смотрела на мужа, чуть запрокинув голову, чтобы солнце не било в глаза. Выглядело это так, словно она смотрела на него издалека. Месячный котенок в черно-белую полоску, больше похожий на пушистый мячик, с большими ушами и задранным кверху хвостом, играл каймой ее юбки и уже порвал ткань, но Лея этого не замечала.

Гидеон ждал. Колени у него дрожали, слабо, едва заметно. Несколько дней назад с ним едва не случился срыв, он так хотел прижаться к ней, рыдая, требуя — требуя, чтобы она вернулась к нему такой, какой была прежде — его неистовой непорочной невестой, чья душа, как и податливое, упругое, живое тело, сплеталось с ним, и он должен был покорять ее снова и снова, и она плакала от любви к нему, к нему… А сейчас… Сейчас же эта женщина так прекрасно, так высокомерно беременна — зачем же он ей? На что ей муж? Другие лишь отвлекают ее от непрестанных раздумий, от ее одержимости собственным телом, его импульсами и ощущениями. Несколько месяцев назад она, с озадаченным видом подбирая слова, призналась Гидеону, что сейчас настоящая реальность для нее воплотилась в сгустках чувств — вкусах, цветах, даже запахах, робких импульсах и предчувствиях. Она объясняла это тем, что ребенок у нее под сердцем спит и видит сны. («Наш сын, — говорила Лея, — наш сын видит сны, которые накрывают и меня подобно тому, как подводное течение в озере утягивает тебя вниз, даже когда поверхность воды кажется спокойной…»)

— Потому что, — сказала Лея, и кожа вокруг глаз у нее покрылась сеточкой морщин. — Я считаю это необходимым.

Она позвала его к себе, зная — не могла не знать, — что они с Хайрамом тем утром должны ехать в Нью-Йорк; позвала, чтобы посоветовать ему сделать несколько ставок от имени разных игроков на себя и своего жеребца на скачках, которые состоятся в Похатасси в следующее воскресенье.

— Необходимым?

— Я не могу объяснить.

Они уже много месяцев не занимались любовью. Гидеон вспоминал об этом с мрачной грустью, впрочем, мудрее всего было вообще не вспоминать. Она отлучила его от постели из-за излишней тревожности и мнительности (доктор Дженсен, напротив, заверил Гидеона, что секс, во всяком случае, осторожный, никоим образом не вредит ребенку в утробе, по крайней мере, до последнего месяца или двух. Однако разговор этот состоялся еще до того, как плод разросся до таких размеров). Даже будучи взрослым и уже отцом, Гидеон не мог определиться, каким образом мужчине следует вести себя с женщиной, не желающей заниматься с ним любовью и постоянно отвергающей его: он полагал, что женщина, даже женщина простая и скромная, обладает всеми преимуществами, обладает властью. Ни в чем эта власть заключается, ни как завладевает мужчиной, сказать он не мог, однако о ее зловещей силе знал наверняка.

— Прежде ты моими лошадьми не интересовалась, — сухо бросил Гидеон, — ты же прямо как твоя несносная мать — порицаешь всякого рода азартные игры. А сейчас ты словно даешь мне разрешение…

Лея взглянула на котенка, который принялся царапать ей лодыжку. С усилием, тихо кряхтя, она нагнулась и ухватила котенка за шкирку. Потеряв опору, крошечное существо начало отбиваться и мяукать. Гидеон посмотрел на котенка и перевел взгляд на жену, зачарованный видом ее рыжих, блестящих на солнце волос, сраженный чувством, которое не в силах был осмыслить. Он любил ее, он был беспомощен перед фактом своей любви к ней, однако это новое чувство, казалось, способно было поглотить даже любовь. Как и его предки по мужской линии, как добрую сотню лет назад сам Жан-Пьер, Гидеон сейчас смотрел в лицо столь откровенно чужое, столь далекое от всех его мечтаний, что смирился со своей судьбой.

— Ты не любишь меня, — прошептал он.

Лея не слышала его. Приподняв котенка дюймов на двенадцать над землей, она разжала пальцы, и котенок полетел на землю, приземлился и тотчас же перевернулся, показав свой белый животик, кругленький и пушистый. Котенок отчаянно махал лапами, но попадал лишь по воздуху, потому что руку Лея успела отдернуть.

— …еще до моего рождения, — говорила Лея. — Твоя ветвь семьи. И больше всего — твой отец. Даже не отрицай.

Она говорила о смерти собственного отца, настигшую его много лет назад под Рождество. Он погиб — это был нечастный случай, — съехав на санях с одного из предательских холмов к северу от Норочьего ручья. Гидеон нетерпеливо взмахнул рукой. Это происшествие они обсуждали множество раз и пришли к выводу — причем Гидеон его не навязывал, — что мать Леи всё выдумала: все сговорились против ее мужа, сани нарочно опрокинули — и вот Стентон Пим летит прямо на дерево и умирает на месте.

— …в ту ночь. Даже не отрицай. И выигрыш по ставкам разделили, — продолжала Лея. — Прямо на похоронах.

— Очень сомневаюсь, — ответил Гидеон. Лицо у него пылало.

— Спроси мою мать. Спроси свою собственную.

— Все это не имеет ко мне никакого отношения, — сказал Гидеон, — мне тогда было три или четыре года.

— В тот вечер на эти гонки поставили кучу денег, а может, не только на гонки, — не уступала Лея, — и выигрыш поделили на похоронах моего отца.

— Ты так уверенно говоришь, но ведь наверняка не знаешь, — нехотя проговорил Гидеон, — ты пересказываешь небылицы твоей матери…

— В вашей семье