Империй. Люструм. Диктатор - Роберт Харрис

Ознакомительный фрагмент

— Может, Гавий и впрямь был лазутчиком? — предположил Луций.

— Возможно, я и поверил бы в это, — ответил Цицерон, — если бы Веррес не обвинил в том же самом Стения. А Стений — такой же лазутчик, как ты или я. Нет, это особый прием мерзавца: он выдвигает против неугодного ложные обвинения, а потом, пользуясь своим высоким положением, устраивает судилище, исход которого предопределен. Вопрос в другом: почему для расправы он выбрал именно Гавия?

Ответа у нас не было, не было и времени на то, чтобы задержаться в Мессане и найти Гавия. На следующий день, рано утром мы отправились на север, в прибрежный город Тиндариду. Именно там мы одержали первую победу над Верресом, за которой последовали другие. Встречать Цицерона вышел весь городской совет, и его с почестями проводили на городскую площадь. Ему показали статую Верреса, которая в свое время была воздвигнута за счет горожан, а теперь свергнута с постамента и вдребезги разбита. Цицерон произнес краткую речь о римском правосудии, сел в принесенное для него кресло, выслушал жалобы местных жителей и выбрал несколько случаев, самых вопиющих или легко доказываемых. Самым ужасающим был рассказ о том, как по повелению Верреса уважаемого жителя города Сопатра раздели донага и привязали к бронзовой статуе Меркурия. Отпустили его лишь тогда, когда горожане, исполнившись сострадания, согласились отдать эту статую Верресу. Я и мои помощники должны были подробно записать эти истории, а свидетели — поставить свои подписи.

Из Тиндариды мы отправились в Фермы, родной город Стения. Цицерон встретился с женой страдальца в его разоренном доме. Несчастная женщина рыдала, читая письмо своего мужа-изгнанника. До конца недели мы оставались в прибрежной крепости Лилибее, расположенной в самой западной точке острова. Это место было хорошо знакомо Цицерону — он не раз посещал его в свою бытность младшим магистратом. Мы остановились в доме его старого друга Памфилия, как делали много раз в прошлом.

В первый же вечер за ужином Цицерон обратил внимание на отсутствие кое-каких предметов, обычно украшавших стол, — изумительной красоты кувшина и кубков, переходивших по наследству, из поколения в поколение. В ответ на его вопрос Памфилий пояснил, что их забрал Веррес, и тут же оказалось, что похожее случилось с каждым из сидевших за столом. У молодого Гая Какурия отняли всю мебель и утварь, у Квинта Лутация — огромный великолепный стол цитрового дерева, за которым не раз трапезничал сам Цицерон, у Лисона — бесценную статую Аполлона, у Диодора — прекрасные вещи чеканной работы, и в их числе — так называемые ферикловы кубки работы Ментора.

Список казался бесконечным, но кому, как не мне, было знать об этом: именно я составлял скорбный перечень утрат. Записав показания всех присутствовавших, а затем и их друзей, я начал думать, что у Цицерона помутился разум. Неужто он вознамерился включить в опись похищенного Верресом на острове каждую ложку и молочник? Однако он был куда умнее меня, и очень скоро я в этом убедился.

Через несколько дней мы вновь отправились в путь — по разбитой дороге, что вела из Лилибея в храмовый город Агригент и дальше, в каменистое сердце острова. Зима была непривычно суровой, земля и небо сделались тускло-серыми. Цицерон подхватил простуду и, закутавшись в плащ, сидел в задней части повозки. В Катине — городе, построенном на уступах скал и окруженном лесами и озерами, — нас встретили приветственными возгласами местные жрецы, в причудливых одеяниях, со священными посохами в руках. Они повели нас в святилище Цереры, из которого по приказу Верреса вынесли статую богини, и тут — впервые за все путешествие — нам пришлось лицом к лицу столкнуться с ликторами Луция Метелла, нового наместника Сицилии. Вооруженные фасциями, эти громилы стояли на базарной площади и выкрикивали угрозы в адрес всякого, кто осмелится свидетельствовать против Верреса. Тем не менее Цицерону удалось уговорить трех видных горожан — Феодора, Нумения и Никасиона — приехать в Рим и дать показания в суде.

Наконец мы повернули на юго-восток и снова двинулись к морю, в сторону плодородных долин, раскинувшихся у подножия Этны. Эти земли принадлежали государству и по доверенности от римской казны управлялись компанией откупщиков, которая собирала подати и, в свою очередь, предоставляла займы земледельцам. Когда Цицерон впервые оказался на острове, окрестности города Леонтин считались плодороднейшей местностью Сицилии и были житницей Рима, теперь же здесь царило запустение. Мы проезжали мимо заброшенных наделов и серых, необработанных полей, над которыми поднимались струйки дыма. Бывшие арендаторы земель, лишившись домов, жили под открытым небом. Веррес и его холуи — сборщики податей — прошлись по этим землям, подобно войску варваров, скупая урожай и домашний скот за десятую часть их настоящей стоимости и задирая арендную плату выше любых разумных пределов. Один земледелец, Нимфодор из Центурип, осмелился пожаловаться, и сразу же после этого Квинт Апроний, один из сборщиков на службе у Верреса, схватил его и повесил на оливковом дереве, росшем посреди рыночной площади.

Подобные истории доводили Цицерона до белого каления, и он принимался за дело с еще большим рвением. Из моей памяти никогда не изгладится картина: этот всецело городской человек, задрав тогу выше коленей, держа в одной руке красные сандалии из дорогой кожи, а в другой — предписание произвести допрос, бредет под проливным дождем по пашне, погружаясь по щиколотки в мокрую землю, чтобы взять показания у очередного земледельца. Исколесив всю провинцию и потратив на это более месяца, мы наконец оказались в Сиракузах. К этому времени у нас имелись показания почти двух сотен свидетелей.

Сиракузы — самый большой и красивый город Сицилии. В сущности, это четыре города, слившиеся воедино и ставшие составными частями Сиракуз. Три из них — Ахрадина, Тиха и Неаполь — раскинулись вдоль залива, а в середине этой огромной естественной гавани располагается четвертый, отделенный от них узким проливом и известный под названием Остров. Этот город в городе, куда ведет мост, окружен высокими стенами и в ночное время закрыт для местных жителей. Здесь стоит дворец, в котором живет римский наместник, а неподалеку от него — два знаменитых храма, посвященные Диане и Минерве.

Мы опасались встретить враждебный прием: считалось, что Сиракузы почти так же, как Мессана, хранят верность Верресу, а в здешнем сенате недавно звучали хвалебные речи в его адрес. Однако все обернулось иначе. Известие о том, что Цицерон неподкупен и честен, пришло раньше нас, и у Агригентских ворот собралась толпа восторженных горожан. Назову еще одну причину благорасположения сиракузцев к Цицерону.