Артуро Перес-Реверте - Тайный меридиан

– Я в этом уверена, – сказала Танжер. – Они вступили в бой.

Она отвела глаза от купальни и упрямо наморщила лоб. Гамбоа снова сложил листок и протянул ей. Потом он поднял руку, словно говоря, что возразить ему нечего.

– В таком случае капитан «Деи Глории» был большого мужества человек. Выдержать преследование, не укрыться в Картахене, вступить в ближний бой с «Черги» – на это способен не каждый. И этот переход из Гаваны без заходов в порты… – Он внимательно посмотрел на Коя, потом на Танжер и проницательно улыбнулся. – Думаю, что здесь и зарыта собака, верно?

Кой откинулся на спинку стула, на которой висела его тужурка: ко мне не обращайся, здесь командует она – вот что означало это движение.

– Кое-что мне еще надо выяснить, – помолчав, сказала Танжер. – Вот и все.

Она очень аккуратно положила в сумку листок, который ей дал Гамбоа. Он снова проницательно взглянул на Танжер. На мгновение добродушное лицо директора обсерватории утратило наивную доверчивость.

– В любом случае хорошая работа, – продемонстрировал он свою осмотрительность. – К тому же на борту, быть может…. Впрочем, не знаю.

Он шарил в кармане брюк, нащупывая пачку сигарет. Кой заметил, что делал он это дольше, чем требовалось, словно обдумывая, стоит ли добавить еще кое-что. В конце концов он произнес:

– Дело в том, что ни сам корабль, ни эпоха, ни маршрут не имеют ничего общего с сокровищами.

– А никто про сокровища и не говорит, – очень медленно сказала Танжер.

– Конечно. Нино Палермо мне тоже ни слова не говорил о сокровищах.

Повисло молчание. Ниже террасы находился мол, и до них доносились голоса рыбаков, которые работали в вытащенных на пристань лодках или гребли между маленькими суденышками, стоявшими на якоре кормой к ветру. По берегу бежала собака, она с тявканьем гналась за чайкой, которая спокойно планировала над урезом воды, а потом исчезла в небе над морем.

– Сюда приезжал Нино Палермо?

Танжер следила за полетом чайки, и вопрос прозвучал, когда птица уже почти скрылась из виду. Гамбоа прикуривал следующую сигарету, прикрывая ладонями огонек зажигалки. Ветер выдувал дым из его ладоней, а светлые глаза директора весело заискрились.

– А как же. Приезжал и тоже выпытывал.

На пару узлов зюйд-вест посвежел, прикинул Кой.

Столько и надо, чтобы закрутились барашки у волнореза, шедшего вдоль старинной городской стены.

Гамбоа рассказывал не торопясь и явно наслаждаясь возможностью поговорить. Ему нравились собеседники, и он никуда не спешил. С сигаретой во рту он шел между ними, иногда замедляя шаг, чтобы поглядеть на море, на дома в квартале Винья, на рыбаков, которые неподвижно сидели возле своих удочек, закрепленных между камнями, и созерцали Атлантический океан.

– Он приезжал ко мне месяц назад или около того… Он такой же, как и все они, напускает туману, говорит обиняками. Расспрашивал про разные корабли, про разные документы – чтобы скрыть то, что он действительно ищет. – Время от времени Гамбоа улыбался Танжер, и щель между резцами придавала его улыбке еще больше обаяния. – Он привез с собой очень длинный перечень вопросов, и в нем, как бы скрываясь между другими пунктами, на восьмом или десятом месте стояла «Деи Глория»…

Поскольку мы с тобой несколько раз говорили по телефону, я уже знал, что ты этим занимаешься.

И было совершенно очевидно, что у Палермо есть какой-то совсем свежий след.

Он умолк, глядя, как на леске бьется пойманная рыба. Кефаль. Рыбак, худой мужчина с огромными бакенбардами, в белой майке, осторожно снял ее с крючка и бросил в ведро, где она продолжала извиваться среди других серебристых веретен.

– И когда Нино Палермо упомянул «Деи Глорию», я тут же связал концы с концами, – продолжил свой рассказ Гамбоа. – Я принял его приглашение пообедать в «Эль Фаро», слушал его внимательно, кивал головой, сказал пару пустых фраз, дал ему сведения по самым, на мой взгляд, незначительным вопросам из его списка и распростился с ним.

– Что ты сказал ему про «Деи Глорию»?

Ветер теребил воротничок ее полурасстегнутой блузки, облеплял ноги легкой тканью юбки. Ее обаянию мужчины поддавались с легкостью, но она вовсе не играла роль эдакой победительницы, решил Кой.

И не прикидывалась беспомощным существом, нуждающимся в защите. Она была уверена в себе, сведуща. Откровенна с Гамбоа, как с коллегой, товарищем по работе: зачем нам обманывать друг друга, мы же оба – во враждебном мире, и т.д., и т, п., давай я тебе расскажу то, чего ты не знаешь. Жизнь – штука нелегкая, и каждый сам справляется, как может. Да, ты дал мне нужную информацию, и я тебе должна.

Умна, подумал Кой. Очень умна, или, может быть, интуиция у нее развита до ненормальности, и ей доподлинно известны все механизмы управления мужчинами. Он вспомнил капитана второго ранга из мадридского Морского музея, то выражение, которое было у него на лице, когда он говорил с ней в коридоре, рядом с ее кабинетом. Да-да, адмирал, она – своя. Бросалось в глаза, что и с директором обсерватории она ведет себя точно так же. Я – своя.

Гамбоа снова улыбнулся, словно вопрос, который она задала, казался ему излишним.

– Я сказал ему ровно столько, сколько надо. То есть ничего. Поверил он мне или нет – не знаю… Во всяком случае, он был очень осторожен. – Гамбоа повернулся к Кою, как будто ждал, что тот подтвердит его слова:

– Вы, наверное, знакомы с Нино Палермо?

– Он хорошо его знает, – сказала Танжер.

Уж слишком она поторопилась, подумал Кой. Он наблюдал за ней, и она знала, что он наблюдает, потому что отвела глаза и с преувеличенным интересом смотрела в сторону моря. Я, может быть, и знаком с Палермо, хотя и не слишком хорошо, продолжал он свой внутренний монолог, но ты, красавица, уж слишком поторопилась, сказала это на секунду раньше, чем следовало бы. А это не годится.

Тем более если ты такая умная девочка. Очень жаль, что ты до сих пор совершаешь такие ошибки. Или держишь меня за идиота.

– Не так уж и хорошо, – ответил Кой Гамбоа. – Вообще-то я был бы не прочь знать его получше.

– Ну, в этом деле у вас соперников не будет.

– Он вовсе не в этом деле, – сказала Танжер.

Директор обсерватории опять посмотрел на них, как бы снова стараясь понять, что за отношения их связывают. Потом сказал Кою:

– Отец его мальтиец, мать – англичанка, сам он из Гибралтара, то есть пиратские традиции в самом лучшем виде. Я знаю Палермо уже давно, с тех пор как приводил в порядок архивы в кадисском музее. Одну из попыток, и попыток самых серьезных, поднять «Сантиссима Тринидад» сделал именно он. В свое время «Тринидад» был самым большим военным кораблем в мире, этот четырехпалубник со ста сорока пушками был потоплен во время Трафальгарской битвы, хотя англичане хотели отбуксировать его в Гибралтар. – Гамбоа показал рукой куда-то в море. – Он здесь, совсем недалеко от Пунта-Камариналь. С ним хотели сделать то же самое, что шведы с «Васой» и англичане с «Мэри Роуз». Но попытка Палермо, как и большинство таких предприятий, кончилась ничем, поскольку испанское правительство…

– ., как собака на сене, – подхватила Танжер.

– Именно. И сам не гам, и другим не дам.

Гамбоа бросил окурок в волны, разбивавшиеся о волнорез, и продолжал свой рассказ. Палермо – настоящий средиземноморец, с таким мафиозным душком, ну, в общем, Кой понимает, о чем речь: Марокко рядом, в ясные дни его берега видны из Гибралтара и Тарифы. Здесь проходит граница Европы.

Палермо зарегистрировал свою фирму «Deadman's Chest» лет шесть – восемь назад и был известен отсутствием щепетильности. У него были интересы в Сеуте, в Марбелье и Сотогранде, к работе он привлекал подозрительную публику по обе стороны пролива, в его распоряжении находилась команда контрабандистов-профессионалов и компании-однодневки, которые таскали для него каштаны из огня, когда дело заходило слишком далеко.

– Доказать ничего не смогли, но среди прочих нарушений ему инкриминировали ограбление останков «Нуэстра Сеньора де Сильяс», галеона, который шел из Веракруса с грузом серебряных слитков и потерпел крушение напротив Санлукара. – Гамбоа поморщился. – Не бог весть какое сокровище, но его водолазы поломали судно, когда вытаскивали слитки, и теперь для серьезных археологических исследований оно уже непригодно… За ним числится несколько таких подвигов.

– Он дельный парень?

– Палермо? Еще бы! – Гамбоа посмотрел на Танжер, словно ждал от нее подтверждения, но она молчала. – Может быть, он самый дельный из всех, кто крутится в этом бизнесе. Он работал на затонувших кораблях по всему миру, делал деньги, сочетая поиски сокровищ с подъемом и разделкой затонувших судов… Одно время он хотел делать дела вместе с людьми Мела Фишера – он работал у Фишера водолазом на подъеме «Нуэстра сеньора де Аточа». Они собирались провести большие работы в устье Гвадалквивира, где, по их подсчетам, находится восемьдесят затонувших кораблей, которые шли разгружаться в Севилью, и на борту у них было больше золота, чем в Государственном банке Испании. Но у нас тут не Флорида – официального разрешения они не получили. Были и другие проблемы. Палермо, как большинство охотников за сокровищами, придерживается убеждения, что поскольку всю работу делают они, а государство лишь дает разрешения, то восемьдесят процентов добычи должно отходить им. Но в Мадриде и слышать об этом не пожелали, и с местными властями в Андалусии договориться им тоже не удалось.