Шальная звезда Алёшки Розума - Анна Христолюбова

в его руках тело расслабилось. — А ты чего удумала? И душу погубишь, и коханому своему на всю жизнь жернов мельничный на шею повесишь… Или хочешь, чтоб он за тобой следом в речку сиганул?

Она затрясла головой, мокрые волосы, как водяные змеи, зашевелились по плечам.

— Нет-нет…

— А каково ему будет, подумала?

— Что же мне делать?.. Не могу без него… Умереть хочу.

— Глупая ты. Умереть все успеют, а ты пожить успей. Чего её торопить, смерть-то? Мне вот с коханой моей тоже вместе не быть… Тебя твой… как его зовут?

— Митенька…

— Ну вот… Тебя твой Митенька любит? — Девушка медленно кивнула, и Алёшка продолжил: — Счастливая ты. А меня она вовсе не замечает, мне ж на ней свет клином сошёлся… За счастье бороться надобно, а не в речке его топить. Вот кабы помер он, тогда да — ничего уж не изменишь, а покуда жив человек, ещё всё поменяться может… Напишешь ему письмо, а я отправлю.

Теперь, когда нервическое напряжение отступило, Алёшка начал замерзать, Анна тоже ёжилась и вздрагивала. Поднявшись, он протянул ей руку.

— Пойдём домой, не то простынем.

Она медленно встала, опираясь на его ладонь, рука была ледяной и мелко дрожала. Алёшка поднял плащ, валявшийся на земле, тот был совершенно мокрый, но он всё равно накинул его спутнице на плечи — в тонкой, насквозь промокшей рубахе, липнущей к телу, она казалась вовсе нагой, и Алёшка смущённо отвёл взгляд. До дворца дошли молча, и лишь у самого крыльца девушка обернулась и пристально взглянула в глаза:

— Не обманешь? Правда отправишь письмо?

В темноте лица было не разглядеть — светлое пятно с тёмными провалами глаз и змеившимися вокруг волосами. «Верно так выглядят утопленницы», — подумалось Алёшке.

— Не обману, — пообещал он.

— Спасибо…

* * *

Гроза уходила за дальний лес, дождь ещё не прекратился, но уже не хлестал, а шуршал умиротворяюще, гулко погромыхивало вдали. Елизавета сидела на подоконнике в трапезной. Безуспешно проворочавшись в постели больше часа, она встала и пришла сюда, зная, что если начнёт плакать у себя в спальне, туда тут же примчится Мавра с утешениями и упрёками.

Огромное помещение тонуло во мраке, из раскрытого окна веяло свежестью, мокрой землёй, пахло острым ароматом грозы. Кажется, в доме все уже легли, лишь ей одной не спалось. Часы громко тикали, отсчитывая минуты.

Мысли скакали заполошными зайцами — старый терем, знакомый ей с детства, помнивший их с Аннушкой крошками, в котором каждая досочка на полу была знакомой и родной, теперь казался чужим и недоброжелательным, точно эта ссылка сделала его Елизаветиным врагом.

А ещё вспоминалось прошлое лето — тогда они с Алёшей дважды приезжали сюда. Дни проходили в хмельном веселье, ночи — в любовном исступлении. В тот миг казалось, так будет всегда. Если бы она знала, что не пройдёт и трёх месяцев, как их разлучат, она бы… она бы каждый его поцелуй запечатлела в сердце, запомнила на всю жизнь…

По ночам тоска наваливалась особенно остро. Каждый раз, ложась в постель, она думала, что та помнит тепло его тела… И хотелось бежать из этой опустевшей комнаты. Может, горницу поменять? Елизавета вздохнула и плотнее запахнула на груди ворот кунтуша. Надо было возвращаться к себе и укладываться, но она всё оттягивала этот момент, продолжая вглядываться тёмное заоконье.

С детства она привыкла все свои тайны и переживания делить с Маврой, но от той теперь сочувствия не дождёшься. У неё нынче на всё один ответ — все уши прозудела про Данилу, какой он кавалер, и нежный, и пылкий, и влюблён без памяти. Кажется, она сразу разуверилась в том, что Алёша вернётся, а Елизавета всё не хотела осознать очевидное. Вот и сейчас в ответ на эту мысль внутри всё заметалось, затвердило заполошно: «Нет-нет-нет!»

Не хочет она Данилу. Никого не хочет… Где-то в памяти махнула крылом ясная звёздная ночь, привиделось тонкое лицо с огромными иконописными глазами, мягкий баритон, певший на странном, похожем на русский, языке, но Елизавета нетерпеливо отмахнулась. Её волновал не казак, а его дивный, не похожий на прочие голос.

Данила что-то принялся обхаживать её не шутейно. Верно, Маврушка настропалила. Той отчего-то кажется, что стоит Елизавете уступить ему хоть раз, и она тут же забудет Алёшу. Экая глупость! Она фыркнула.

Небо посветлело, луны по-прежнему не было видно, но через рваные клочья облаков заструился её свет, и тьма за окном перестала быть кромешной. От плотной массы подступавших из парка деревьев отделились две тени и двинулись в сторону крыльца. Елизавета насторожилась, впившись глазами в приближающиеся фигуры. Мавра, что ли, гуляла со своим Петрушкой? Вот бедовая! И дождь ей не помеха. Где они от ливня прятались, интересно…

Однако человек за окном приблизился, и стало ясно, что он гораздо выше Петра Шувалова. Собственно, такой рост был только у одного из её окружения. Вторая тень оказалась невысокой и хрупкой, но понять, кто именно это был, Елизавете не удалось. Обе свернули в сторону чёрного крыльца и пропали из виду. Сама не зная зачем, Елизавета слезла с подоконника и вышла в малые столовые сени, примыкавшие к трапезной. Туда вело заднее служебное крыльцо, которым ходила прислуга, подавая на стол. Ладони внезапно взмокли.

По-прежнему тикали часы и гулко стучало сердце, точно пыталось догнать утекавшие в вечность секунды. Отчего-то её зазнобило, и Елизавета обхватила себя за плечи.

Должно быть, минуло минут пять, когда заскрипела под осторожными шагами чёрная лестница. Повинуясь мгновенному порыву, Елизавета отступила в тень перегородки, делившей вдоль столовые сени. Когда-то во времена её деда, в одной — «чёрной» — части сеней, куда вели ход с поварни и заднее крыльцо, стояли столы для блюд, подававшихся к царскому столу. Там сновала кухонная прислуга, готовившая кушанья к подаче, и перегородка служила тому, чтобы не «поганить» взоры государя и гостей, проходивших в трапезную, видом суетящихся возле столов холопов. Приготовленные к подаче блюда отведывал специальный служитель и через «красную» часть сеней их вносили в зал дворяне, удостоенные чести прислуживать государю на пиру.

Перегородка эта давно утратила свою роль и только мешала, Елизавета всё собиралась разобрать её, сделав из сеней трапезной залы ещё одну столовую поменьше, где можно было бы обедать в близком тесном кругу, но всякий раз, покидая Александрову слободу, забывала отдать необходимые распоряжения.

Скрипнула створка, послышался шорох шагов, и Елизавета чуть выглянула из своего убежища. В приоткрывшуюся дверь вошёл совершенно мокрый Алексей Розум, свеча в руке озаряла лицо, с прилипшими