Юрий Щеглов - Бенкендорф. Сиятельный жандарм

Жак де Санглен еще в девяностых годах XVIII века поступил на службу к генерал-губернатору Ревеля князю Репнину по известной, как тогда выражались — подлой, части. Теперь он, вероятно, в Петербурге. Бенкендорф сталкивался с ним и на Дворцовой площади, когда де Санглен покидал Зимний. Но к кому он приезжал и с какого подъезда проникал внутрь, оставалось секретом. В Юсуповом саду де Санглена нередко сопровождал специфической внешности молодой человек, рыжеватый, по облику — иерусалимский дворянин, но тем не менее до крайности самоуверенный и наглый. Звали его, кажется, Фогель. Бенкендорф совершенно точно знал, что он наружный агент. Завидев де Санглена, Бенкендорф испытывал прилив тревоги, да и как остаться равнодушным, когда на твою даму и тебя смотрят исподтишка с кривой усмешкой. Не лезть же на рожон? Что-то Бенкендорфа останавливало. Если бы не предстоящее свидание с императрицей-матерью и будто бы ненамеренные встречи с де Сангленом и Фогелем, Бенкендорф чувствовал бы себя в раю, как в былые — доалександровские — времена.

Однажды теплым августовским утром 1800 года после завтрака Бенкендорф сопровождал в Юсупов сад государя Павла Петровича на моцион. Сад был почти пуст. Публика, когда приезжал грозный монарх, старалась незаметно раствориться. Никому не удавалось предугадать, что придет государю в голову. Строгий взор серых навыкате глаз, необходимость неукоснительного исполнения предписаний генерал-губернатора фон дер Палена, что́ должно совершать подданному при виде государя; мелкая небрежность в туалете, любая вольность — круглая шляпа, шарф яркой расцветки, дорогие пряжки на туфлях, прическа à la Робеспьер — все, решительно все могло вызвать вспышку страшного гнева. Никому не хотелось навлекать на себя несчастье. Одни няни с детьми продолжали сидеть на скамейках, надеясь, что взгляд государя на них не задержится. Няня не гувернантка, ей надо опасаться лишь пожарных и будошников. К няне офицер не пристанет. У самого поворота к фонтану Бенкендорф увидел скромно одетую женщину без особых примет, держащую на руках ребенка в картузике и пелерине. Длинный цветной козырек затенял лицо. Государь, который проходил мимо, беседуя с Бенкендорфом, вдруг резко повернулся на каблуках и посмотрел на ребенка взором, который мог бы усмирить анаконду.

— Чей?! — спросил громко государь, отмерив два шага к скамейке. — Отчего не кланяешься и дитю дурной пример подаешь — не приучаешь здороваться с императором?!

Няня вмиг сомлела и повалилась на колени. Бенкендорф хотел ее поддержать, но не успел, лишь ребенок очутился в руках. Государь потянулся и сдернул картузик с головы малыша.

— Вот как надо! Вот как надо! — притопнул он ботфортом.

На Бенкендорфа через плечо императора смотрели синие прозрачные глаза, а носик и губки начали морщиться. Ребенок жалобно шмыгнул, но не заплакал.

— Чей?! Я кого спрашиваю, нянька!

— Пушкины мы. Пу-шки-ны.

— Какого? — спросил, мягчея, государь.

Фамилия Пушкиных у него вроде не на плохом счету.

Бенкендорф поднял повыше ребенка и показал государю.

— Смотри, какой прехорошенький! — усмехнулся государь.

Он и годовалый подданный долго глядели друг на друга, внимательно, словно изучая.

— Не Сергея ли Пушкина отпрыск?

— Сергея Львовича, — пролепетала няня в ужасе.

Ребенок опять шмыгнул носиком, широковатым к концу и чуть приплюснутым.

— Он, как и ты, забывчив, — произнес государь. — Видно, и в доме у вас непорядок. Передай, что я велел тебя отчитать и примерно наказать за непочтение.

— Слушаюсь, батюшка!

— Назови имя.

— Александр.

— И твой и наш тезка, — сказал удовлетворенно государь, обращаясь к Бенкендорфу. — Небось в гвардию метит. Я проверю, нянька, передала ли мой приказ. Вдругорядь не своевольничай. — И он потрепал малыша по макушке, которую покрывал белокурый пух. — Ну, надевай картуз, не то голову напечет. Что за нерадивая нянька!

Так они побеседовали пару минут, и затем государь скорым шагом почти побежал вон из сада. Бенкендорф вернул малыша и поспешил вслед. Он почему-то надолго запомнил синие вопрошающие глаза, приплюснутую нерусскую курносость и крупные, резко очерченные и пухлые губы. Бенкендорф обернулся и увидел, как няня, не поднимаясь с колен, напялила на голову картузик и так оставалась, не отошедши от страха, до тех пор, пока государь не исчез в глубине пустой аллеи.

Небрежение поручика лейб-гвардии Егерского полка Сергея Пушкина установленной формой одежды врезалось в память государя, похожую на кладовую мелочей и лавку древностей. Впрочем, если порыться в монологах принца Гамлета, то похожую тягу отметишь и там. В последние два года государь особенно часто приглашал молодых офицеров на балы в Зимний. Танцы были в разгаре, когда он обратил внимание, что один из них упрямо подпирает стену, иронически глядя на веселящуюся толпу. Привычка вникать в каждый пустяк и тем сильно досаждать подданным заставила государя приблизиться к Пушкину и спросить по-французски:

— Отчего вы никого не приглашаете, сударь?

Легко вообразить, что ощутил бедняга, примагнитивший высочайшее внимание, впрочем не перешедшее еще в неудовольствие. Пушкин отчаянно смешался.

— Я потерял перчатки, ваше величество.

Причину, к счастью, он отыскал сравнительно безобидную. Сослался бы на забывчивость — не миновать гауптвахты или чего похуже — выключки со службы или Сибири. Вокруг Петербурга бродили шайки изгнанных из армии офицеров, лишенных шпаг, добывавших пропитание грабежом и разбоем. В спальне зверски умерщвленного государя признаки офицерской чести лежали в углу навалом. Шпаги почему-то его раздражали. Эспантоны были милее, что офицеров в свою очередь бесило.

Бенкендорф, дежуривший в тот день, заметил, как лейб-гвардеец побледнел, и вполне посочувствовал ему. Бенкендорфу перчатки тоже досаждали. Государь, нередко выказывавший истинную доброту, поспешил снять с рук предмет туалета, о котором шла речь, и подал его Пушкину со словами и улыбкой:

— Вот вам мои!

Пожалев в душе поручика и стремясь продемонстрировать, что он вовсе не столь придирчив и грозен, как говорят о том — ведь потеряны перчатки, а не эспантон, — государь взял Пушкина об руку и с ободрительной миной повел к одиноко стоявшей и скучающей даме:

— А вот вам и па́ра!

Таким образом он облагодетельствовал сразу двух оробевших подданных. Окружающие ожидали иного исхода, но, убедившись, что чреватый царским гневом инцидент исчерпан, разрешившись благополучно, принялись выделывать па с удвоенным старанием и энергией. Бенкендорф заподозрил, что Пушкин не потерял перчатки, а просто забыл дома. Как он мог потерять, ежели они часть формы и надеваются сразу вместе с мундиром. Офицеру без них никак нельзя; Придворный этикет Бенкендорф изучил досконально и малейшие отклонения подмечал сразу. Иначе при государе не удержаться. Император Александр стоял на иной точке зрения. Когда ему доложили, что есть немало офицеров, не соблюдающих форму, он ответил:

— Тем лучше! Я быстрее узнаю, кто относится ко мне с уважением, а кто пренебрегает интересами службы.

Английское золото

Зимой перед прогулкой государя, который с трудом отказывался от привычных маршрутов, Бенкендорф ездил в Юсупов сад проверять, тщательно ли расчищены аллеи от снега.

Скорым шагом обойдя сонно-сказочный, притихший по-сумеречному сад, подсвеченный желтоватыми фонарями, государь возвратился к саням, усадил в них случайно встреченного графа Салтыкова и отправился во дворец ужинать. Бенкендорф сопровождал сани верхом, чутко прислушиваясь — не позовут ли. Государь немного простужен, и надобность напрягать голос раздражала его. Сани дважды меняли направление, скользили то вперед, то назад, крутились на пятачке возле Аничкова и наконец замерли у парапета набережной. Государь вышел на тротуар, продолжая объяснять что-то Салтыкову, оживленно жестикулируя. Затем они снова сели в сани и стрелой помчались по Невскому. У Полицейского моста государь притормозил и окликнул Бенкендорфа:

— Поручик, извольте побеспокоиться и приблизиться.

Пришлось сойти прямо в сугробную хлябь. Бенкендорфу зная, что государь и такую мелочь не упускает, никогда не выбирал удобного сухого местечка. Шагал, не раздумывая, по колено в воде и грязи, не отряхиваясь никогда и как бы не замечая помех. Вот он — особый флигель-адъютантский шик! Для новичка единственный способ укрепиться в свите.

— Отправляйся сию минуту к господину генерал-губернатору фон дер Палену и передай мое повеление: немедля насадить бульвар из наипервейших и наиблагороднейших деревьев от Полицейского моста до Аничкова дворца!

У Бенкендорфа екнуло семнадцатилетнее сердце. Правильно ли уразумел слова его величества? И Бенкендорф повторил: