Палестинский роман - Джонатан Уилсон

— Значит, ты ничего не нашла, — пробормотал он, — кроме моей записки.

Джойс поднялась. Подошла к нему и поцеловала в губы.

— Я хочу, чтобы ты отвез меня в Кремисан.

— В монастырь?

— Именно.

— Когда?

— В эти выходные.

— А до этого? Я тебя не увижу?

— Роберт! Я же снимаюсь в фильме! — Она явно поддразнивала его, но ему было все равно.

— Тебе нельзя оставаться в том доме.

— А где же мне жить? У тебя? Не слишком-то это прилично, старина.

Ее лощеный светский выговор сменился вдруг валлийским просторечным. Но с этим американцы часто попадают впросак.

Джойс направилась к выходу.

— Не беспокойся, — сказала она, — я куплю цепного пса. Или пришли еще раз того настырного детектива, пусть стоит на часах.

— Какого детектива? — не понял Кирш.

— Ну, которого ты посылал к нам дорасследовать. Наглый такой, развалился прямо на кровати — да не пугайся ты так, не рядом со мной, — и все выспрашивал.

— Я никого не посылал.

Джойс пожала плечами.

— Я опаздываю, — сказала она. — Мне еще нужно многих повидать. В субботу утром? В десять часов — идет?

— Погоди минутку, этот человек, как он выглядел? Он сказал, как его зовут?

— Недурен собой. Глаза красивые, смуглый, и, по-моему, он из местных евреев. Шепелявит немного.

— Брюнет, кудрявый, коренастый?

— Да. Роберт, мне надо идти.

— Хорошо, — задумчиво произнес Кирш, — иди.

Кирш снова сел за стол и достал из верхнего ящика чистый лист бумаги. Пошарил в нагрудном кармане в поисках карандаша, но вместо этого извлек оттуда пуговицу от полицейской гимнастерки, найденную у Джойс в саду. Вспомнил, как спросил ее: «Ничего подозрительного не заметила, когда убиралась?» И она ответила: «Ничего». Он внимательно посмотрел на пуговицу, потом снова положил ее в карман. Встал, провел рукой по губам, чтобы стереть следы помады Джойс, и распахнул дверь кабинета. В коридоре было пусто, растрескавшиеся желтые стены набухли влагой, как будто само здание в хамсин истекало потом.

— Кто-нибудь видел Харлапа? — крикнул Кирш.

Ответа не было. Кирш прошел в приемную. Там было на удивление тихо. Обычно здесь толпились просители — родственники мелких воришек, которых забрали накануне, и всякого рода жалобщики — жаловаться на соседей из-за всякой ерунды было у местных любимым занятием. Чаще всего по утрам здесь стоял такой гвалт, что не слышишь собственного голоса. Но после смерти Картрайта в приемной по большей части стояла зловещая, мрачная тишина. Похоже, местные правонарушители решили пока залечь на дно и переждать какое-то время. Предпочитали держаться подальше от полицейских, зная, что одного из них недавно убили.

— Где Харлап? — снова спросил Кирш.

Дежурный сержант, Мэллори, оторвался от гроссбуха, в котором записывал утренний отчет. Промокнул написанное, потом захлопнул тетрадь образец исполнительности.

— Он у Яффских ворот, сэр. Стоит на дозоре по просьбе кинокорпорации «Метрополис».

— Вы уверены?

— А разве он должен быть где-то еще, сэр?

Кирш покачал головой:

— Вам известно, что стен, которые они штурмуют, не было здесь, когда Тит разрушал Второй храм?

— Простите, сэр?

— Ладно, это я так. Если Харлап появится, передайте ему, что он мне нужен.

— Так точно, сэр.

Кирш пошел к двери.

— А что сказать ему, где вас найти?

Кирш подумал немного.

— Впрочем, забудьте, Мэллори. Ничего ему не говорите. Я сам его раньше найду.

Но Кирш не нашел Харлапа ни в то утро, ни до конца недели. По словам Мэллори, сержант позвонил на пост в среду сразу после того, как Кирш отправился его искать. Он сказал Мэллори, что Фрумкину помощь полиции так и не понадобилась, съемки отменили из-за приближающейся пыльной бури, и он возьмет отгулы на ближайшие дни. Съездит в Хайфу к матери: ее кладут в больницу, проблемы с легкими. Врачи думают… Но Киршу было неинтересно, что думают врачи. У него были заботы поважнее. С какой стати Харлап наведывался к Блумбергам с расспросами? Неужели Росс замышляет что-то тайком от него? Что вообще, черт побери, происходит?

До конца недели Кирш пытался, правда без особого успеха, скрывать замешательство. В участке он был требователен и придирчив, дома — мучился от одиночества, терзался смешанным чувством вины и зависти. Это было почти физическое ощущение: устроится с книгой на кухне, но вспомнит про Сауда — и лицо горит, подумает о Джойс — то же самое. И он вставал, шел к раковине, плескал в лицо холодной водой. О Блумберге не было ни слуху ни духу. Тем временем съемочная бригада Фрумкина, как он слышал, перебралась к северу от Тель-Авива. Джойс, наверное, уехала с ними. Во всяком случае, дома ее не было. И хотя ему было велено ждать до конца недели, он каждое утро ездил к ее дому — проверял. Окна закрыты ставнями, на стук никто не открывал. В пятницу вечером он подъехал незадолго до захода солнца — весь день он практически ничего не делал, что в его нынешнем состоянии было хуже любой нагрузки, и плюхнулся на плетеное кресло, оставленное Блумбергом в саду. Смотрел, как сгущаются тени, удлиняясь. Заходящее солнце заливало прощальным сиянием заросший сад, превращая зеленую тропинку в лиловую, а серую калитку — в серебряную Вдруг — непрошеным гостем — в калитку вошел призрак его брата Маркуса — двинулся не спеша по тропинке, руки в карманы, в белых брюках и лихо заломленной соломенной шляпе, будто собрался на пикник. Вот только рубашка у Маркуса было наглухо застегнута до самого ворота, и Кирш знал почему: чтобы скрыть смертельную рану на груди. Шел, напевая «Апрельские дожди» и подражая манере Эла Джадсона[57], делал вид, что не замечает младшего брата в садовом кресле, глядящего на него во все глаза. «Апрельский дождик опять идет. Не огорчайся, потому что он фи-ал-ки нам несет». Кирш и сам чуть было не запел вместе с Маркусом, но все же как-то неприлично подпевать покойному. Песня закончилась, Кирш, вздрогнув, проснулся. И вдруг вспомнил, что у Харлапа на гимнастерке не хватало пуговиц в тот день, когда он привел в участок Сауда. Может ли такое быть, что пуговица, подобранная здесь, в саду, — от той самой гимнастерки? Харлап явно околачивался возле дома Блумбергов: Джойс описала его довольно точно. Но, может, он бывал здесь и раньше? Что, если Де Гроот, в предсмертной агонии, вцепился в рубашку Харлапа? Маловероятно, но не исключено. Тот старик раввин, Зонненфельд, намекал Киршу, что убийца — сионист, а не арабский мальчишка, но Кирш не принял его слов всерьез. И еще письма. Кто-то знал, что