Георгий Миронов - Заговор, которого не было...

Удалось прокурорам Генеральной прокуратуры РФ об­наружить среди материалов дел «соучастников» и такой прелюбопытнейший исторический документ, и — одно­временно — трагическую страницу нашей недавней исто­рии, — характеристики, данные старшим следователем Петрочека Назарьевым некоторым подследственным. Приведу одну из них — на Л. Я. Голицыну:

«Прежде всего необходимо отметить величайшее упор­ство, которое проявили все обвиняемые на допросах, так что пришлось с каждым из них затратить необычайное ко­личество энергии и громаднейшее количество часов, что­бы вынудить их признать себя виновным в своих преступ­лениях.

На основании изложенного полагаю:

1. Голицыну Л... признать виновной в сокрытии своего княжеского звания при поступлении на службу в коменда­туру ЧК, в краже бриллиантового кольца и разных мелких вещей преимущественно канцелярского характера...»

По воспоминаниям опубликованным (а автору этой книги — и из воспоминаний своих родных, нигде не публи­ковавшихся) мы знаем, что представители древних дво­рянских, тем более — княжеских фамилий вынуждены были скрывать свое происхождение, которым еще недавно гордились, чтобы не умереть с голоду. «Запрет на профес­сию» существовал тогда необычайно широко и применял­ся очень жестко. Пишет это и князь В. Голицын в цитиро­ванных в начале нашей книги воспоминаниях. Так что на получение признания княжны в княжеском происхожде­нии старшему следователю вряд ли потребовалось «гро­маднейшее количество часов» — факт был известным и скрываем был лишь до поры до времени. «Величайшее упорство» потребовалось, должно быть, товарищу Назарь­еву, чтобы убедить княжну признать факт кражи канцеляр­ских скрепок. Это уже обвинение неприятное, и брать на себя такой грех, конечно же, не хотелось. И уж совсем «необычайное количество энергии» потребовалось следо­вателю, чтобы выбить из столбовой дворянки, представи­тельницы одной из древнейших русских княжеских фами­лий (Голицыны — потомки королевского рода Гедеминовичей) признание в вульгарной краже перстня.

То, что уголовное преступление в данном случае белыми нитками пришито к политическому, к «социальному проис­хождению», в общем-то, сомнений не вызывает. Не вызыва­ет сомнений и надуманность этих преступлений. А вот в чем я все-таки сомневаюсь, так в том, что даже после энергичных действий следователя Л. Голицына все-таки взяла грех на душу — призналась в несовершенных ею преступлениях — следов-то признания в материалах дела нет... Есть только ничем не подтвержденные измышления следователя...

Не были привлеченные к делу 173 человека ни участни­ками преступлений, ни тем более — соучастниками... Про­сто попали под каток «красного террора», жестокого и мстительного. И погибли.

А если и были за ними какие-нибудь мелкие проступ­ки—то нам ли их сегодня судить? А вот с точки зре­ния юриспруденции они оказались невиновны перед за­коном...

Из справки по архивному уголовному делу № Н-1318 (214224) так называемой «Петроградской боевой организа­ции» («Заговор Таганцева»):

«Контрреволюционная организация в 3-м минно-подрыв- ном дивизионе».

Организация состояла из 13 человек, из которых шесть были расстреляны, остальные заключены на различные сроки в лагерь, освобождены.

Организация была создана следственными органами искусственно, на основе доклада в ВЧК, составленного 28.09.21 г.: «3-й минно-подрывной дивизион был сформи­рован в середине 1919 г., затем в полном составе был арес­тован. При наступлении Юденича в 1919 г. на Петроград 4-я рота дивизиона должна была двинуться вместе с его войсками на город во главе с командиром роты Петровым.

В дивизионе скрывались контрреволюционные эле­менты, об этом сообщил Орлов А. Г...»

Далее привожу список членов «организации» с форму­лировками инкриминируемых им преступлений:

Петров (Пале) Виктор Яковлевич, комроты 4, участво­вал во всех военных совещаниях организации, выдал пла­ны расположения мин и фугасов и сведения о расположе­нии воинских частей. Расстрелян.

Подня (Буттель-Подлобный) Николай Маркович, офи­цер, комиссар 4 роты, скрывал офицерское звание и фа­милию, работал в организации. Поводом к его аресту по­служили агентурные сведения о том, что он «...получает заграничные газеты, знаком с курьерами и участвует в организации». На предварительном следствии категори­чески отрицал какую бы то ни было антисоветскую дея­тельность. Расстрелян.

Голубцов Борис, переписчик канцелярии, был помощ­ником военного руководителя организации, расстрелян.

Гизетти Лев Антонович— отделенный командир, раз­носил письма и деньги. Расстрелян.

Шуленбург Сергей Владимирович, зав. техчастью, раз­носил деньги и письма. Расстрелян.

Рооп Георгий Христофорович, адъютант дивизиона, ак­тивный участник Таганцевской организации, снабжал ку­рьеров организации документами дивизиона, разносил письма. На допросах участие в «Петроградской боевой организации» отрицал. Расстрелян.

Гартинг Август Карлович, помощник командира диви­зиона, небрежно хранил штамп-факсимиле командира, дал возможность адъютанту Роопу поставить штамп на чи­стые бланки. Выслан из Петрограда.

Пантелеймонов Иван Михайлович, красноармеец, арес­тован за соучастие в устройстве через Роопа на службу в дивизион дезертиров, приговорен к одному году принудработ.

Танков Владимир Павлович, бывший комдив, обвинял­ся в продаже белогвардейской организации планов мин­ных заграждений и фугасов, приговорен к общественным работам.

Евгеньев Григорий Евгеньевич, бывший военный чи­новник, на его квартире происходили собрания, участво­вал в постановке фальшивых фугасов, вместе со всем ком­составом — выслан на два года...

Комментарии. Никакой контрреволюционной органи­зации в третьем минно-подрывном дивизионе в 1921 г. не существовало, во всяком случае, в архивных делах нет ни­каких доказательств инкриминируемых перечисленным офицерам и красноармейцам преступлений. Что же было?

Был офицер, который, стремясь остаться в армии (а это была его единственная профессия), скрыл свое офицерс­кое звание и, соответственно, фамилию. Серьезной его ошибкой было и то, что читал заграничные газеты. Но за это еще не расстреливают.

Был адъютант дивизиона, который использовал свое служебное положение — даже если допустить факт долж­ностного преступления (а и его подтверждающих докумен­тов в деле нет), то за это, опять же, не расстреливают.

Были в дивизионе, что очень возможно, учитывая в це­лом положение в армии, и особенно на флоте, в 1921 г., — антисоветские настроения. Единственно, чего не было — и это прокуроры Генеральной прокуратуры РФ доказали од­нозначно, — активной, боевой деятельности. Не было и прямого отношения подавляющего большинства осужден­ных к сфабрикованному петроградскими следователями «Заговору Таганцева» (за исключением весьма сомнитель­ной линии Рооп—Таганцев).

Таким образом, нескольких человек лишили жизни, а остальным ее навсегда поломали в угоду надуманной кон­цепции о существовании разветвленной, ведущей актив­ные террористические и разведывательные действия «Пет­роградской боевой организации».

XII. «Их выслать всех. Мотивировка ясна»

Во всех «делах», составивших большое и многоголосое «Дело» о «заговоре» Таганцева, о «Петроградской боевой организации», нас поражает сегодня многое: и отсутствие документов, подтверждающих инкриминируемые подсу­димым преступления (из последующих процессов мы зна­ем, что такая практика станет наиболее распространенной в деятельности карающих органов на несколько десятиле­тий), и отсутствие в подавляющем большинстве дел при­знаний обвиняемых — позднее такие признания стали вы­бивать силой, и они были в большинстве дел репрессиро­ванных с конца 30-х гг. В 20-е же годы следователи просто не ставили перед собой такой цели, хотя уже тогда доволь­но широко применяли незаконные методы ведения след­ствия. Предъявляли арестованным самые фантастические обвинения, давали представление для Президиума (в дан­ном случае — Президиума Петрогубчека) о расстреле, и спокойно засыпали по ночам, не ворочаясь от ужаса: под­готовленные ими дела кем-то прочитаны, недоказанность обвинений выявлена, и их самих обвиняют — в некомпе­тентности и использовании недозволенных методов след­ствия, им грозит наказание вплоть до уголовного... Такие предположения в начале 20х гг. никому из следователей, видимо, даже в голову не приходили. Иначе они позаботи­лись бы о каком-то минимальном юридическом обоснова­нии своих действий. И хотя с середины 30-х гг. карающие органы революции стали значительно более независимы и от государства, и от правящей партии, хотя им, в силу их до­минирующего положения в советском обществе, еще реже, еще меньше, чем их предшественникам начала 20-х гг., мог­ла прийти в голову мысль о возможной проверке, будущем возмездии — они, как ни странно, старались «внешне» оформить дела так, чтобы виновность в совершении реп­рессированным гражданином того или иного преступле­ния ни у кого не вызывала сомнений. И хотя большие со­мнения у любого нормального человека вызывала сама концепция, исповедуемая И. Сталиным и А. Вышинским, о «признании» как царице доказательств, тем не менее, миллионы в 30-е гг. верили: коли арестованные в соверше­нии преступлений сознались, значит — виновны. Тут оп­ределенную роль играли и юридическая безграмотность подавляющего большинства населения, и сложившееся к тому времени в массах доверие к Сталину, умело сформи­рованное его клевретами, и активно проводившиеся про­пагандистские кампании, руководимые РКП(б)—ВКП(б).