Кровавый знак. Золотой Ясенько - Юзеф Игнаций Крашевский

достаточно взглянуть на него, чтобы отгадать что-то нехорошее. Старый Дзегелевский поклонился, а на вопрос, что его привело, он посчитал правильным не тянуть.

– Я действительно пришёл с плохой новостью, по крайней мере с проблемой, – сказал он, – но на самом деле в этом нет ничего нового, хоть выгребли с новым грозным приготовлением. У нас будет процесс.

– С кем? О чём? – спросила вдова. – Ты знаешь, что всякого повода для спора в судах мой муж избегал. Что же случилось? Что произошло?

– Это старая вещь, смешная, оконченная, и однако, она может много стоить и денег, и спокойствия.

– Процесс несколькольких десятков лет, дряхлый, но может быть эффективным в руках предприимчивого и ловкого человека. Спытки, приобретая Мелштынцы двести с лишним лет тому назад, не уследили надлежащим образом; имение было почти ещё не разделено; брат, который его продавал, хоть им владел, не имел формальной уступки от семьи. Продажа была совершена в доброй вере с обеих сторон, но незаконно. Семья продавца после его смерти начала процесс о Мелштынцах, о незаконном владении. Мы за это боролись; но погашенное, замятое, отсроченное дело никогда полностью не было окончено. Я не знаю, каким путём эта претензия на Мелштынцы перешла в руки отца Яксы.

– Стало быть, это пан Якса? – спросила вдова живо.

– Нет, не он, как кажется, – сказал Дзегелевский, – но кто-то, кто получил или приобрёл его права, наверное, раньше, или теперь, не знаю. Пан Репешко, – добавил уполномоченный, – Репешко – сосед Мелштынцев, homo novus; недавно сюда прибыл и мы мало его знаем, но до сих пор не с лучшей стороны. Он жадный, хитрый, твёрдый. Процесс с ним может быть вечным. Мы выиграем его, но он без конца будет таскать нас по судам.

– Однако же его можно чем-нибудь смягчить, – сказала вдова немного беспокойно.

– Так и я думал, – ответил Дзегелевский, который холодно принимал вещи и не казался встревоженным, – я сам так думал и, прежде чем прийти беспокоить мою пани, я ездил к нему, полагая, что это чем-нибудь навсегда улажу. Но человек сладкий, как мёд, показал себя твёрдым, как камень. Я рассмеялся ему в глаза, когда он серьёзно мне поведал, что ему принадлежат все Мелштынцы, ни больше, ни меньше. После такого признания даже нечего было вести переговоры с безумцем… но…

– Он может быть грозным? – подхватила вдова. – Я не знаю закона, но простой разум указывает, что само двухвековое обладание уже даёт некоторую гарантию, что было на чём-то основано, что…

– Да, – прервал старец, – но если в течение этих двухсот лет постоянно каждый год, каждые несколько лет повторяли манифесты, протестовали против применения силы, резирвировались от истечения срока давности, тогда суды должны были принять это к вниманию. Не думаю, что мы проиграем, но процесс будет долгий и дорогой.

– Для обеих сторон? – спросила женщина.

– Наверное, с той разницей, что более богатым он всегда больше стоит.

– Есть ли на это какая помощь?

– Буду стараться отыскать её, – тише отвечал доверенный. – Между тем мне нужны личные полномочия и отдельные средства на это.

Старичок уже выходил после этих совещаний, которые скоро закончились, когда его позвала пани Спыткова.

– Вы говорили мне, – сказала она, – что эту претензию на Мелштынцы приобрели Яксы. А значит, от каштелянича она перешла к тому пану. Мне кажется, что новый сосед не так давно приобрёл Студеницы, стало быть, этот процесс ещё позже должен был получить. Вы не чувствуете в этом руки… руки, – добавила она, невольно румянясь, – нашего давнего неприятеля каштелянича, который, казалось, всё-таки добивался нашей симпатии и сблизился с нами? Не его ли это работа? Не следует ли…

Она не докончила, старик вернулся с порога.

– По разным причинам, – сказал он тише, – я избегал воспоминания об этом пане. Я не хотел утомлять ваши уши рассказами о нём. Однако именно то же самое пришло мне на ум и было поводом, что сразу в начале, несмотря на сильнейшее отвращение к особе, я направился в эти несчастные Рабштынцы. Я угадал в этом всём работу маккиавельевского человека, для которого нет ничего святого.

Пани Спыткова задрожала и быстро поглядела на Дзегелевского. Старик был спокоен и говорил, не догадываясь, какое впечатление могли произвести его слова.

– Я поехал, – продолжал он дальше, – в это волчье гнездо. Каким-то чудом я его там застал, потому что он таскается и толкается, как Марек по аду, всю жизнь. Но в этот раз он сидел дома. Что за дом! Цыганский шалаш часто приличней кажется.

– Как же, он в такой бедности?

– Несомненно, потому что беспорядок и распутство ведут её за собой, – говорил дальше поверенный, – он принял меня, очевидно, догадываясь, о чём была речь, хотя делал вид, что ничего не знает и не понимает. Когда я его спросил, он доказал мне чёрным по белому, что не он Репешке отступил эти претензии, а кто-то другой, которому он, якобы не придавая им никакой важности, отдал их с маленьким долгом много лет назад.

– Какая в этом всём цель? – спросила женщина, краснея и бледнея.

– Только время это может просветить, – тихо сказал Дзегелевский. – Мы долго вели процесс друг с другом, мы имеем за собой авторитет времени и декретов, у нас есть реальное владение, связи; ничего бы бояться не следовало, если бы на свете было что-нибудь определённое и предвиденное. К несчастью, люди жадны и злы, времена не самые лучшие, любовь к справедливости угасает, её заменяет расчёт. Верно то, что мы будем храбро защищаться, что я приложу все силы и можете быть уверены…

– О, я спокойна, – прервала Спыткова. – Но… – шепнула она через минуту, – не лучше ли будет мне самой попробовать поговорить или с Яксой?..

– Но он от этого умывает руки.

– Ну, тогда с Репешкой.

– С ним не стоит, – воскликнул Дзегелевский, – это вогнало бы его в гордость. Я стараюсь насмехаться над ним и пренебрегать им, чтобы слишком не возгордился. Видя нас спокойными, он может усомниться, тревога добавит ему сил, а когда он заколеблется, всегда будет время уладить дело.

– Делай, как считаешь правильным, – сказала вдова в конце. – Мы вынуждены это сносить, не в состоянии сразу сломаться. Однако же ты говоришь, что это грозным не кажется?

– Да, – отвечал Дзегелевский, – не думаю, что это могло бы угрожать Мелштынцам, разве что в нашей Речи Посполитой не было бы ни капельки справедливости.

В этот же день из разговора за обедом узнал обо всём Евгений. Он слушал рассказ с великим вниманием, спрашивал о нём, а сметливый ум сразу достиг глубины, хотя её дна разглядеть не