Владислав Бахревский - Свадьбы

Ивану другая участь. Спит в шалаше, на пасеке. Ест вволю. Еда у него та же, что и у хозяина. На ночь ноги в колодки, а так — совсем свободный.

Иван к своим просился, в сарай, чтобы как все. Абдул смеется:

— Твои друзья — волы, а ты золотая голова. Мало ли у меня пленников было, а ты вон всего ничего живешь, а я уже мед сам ем и на продажу есть.

Просил Иван разрешения харчами с товарищами делиться. Абдул руками разводит:

— Я хочу, чтоб ты сильный был. По горам ходишь, пчел ищешь. Делись — только работай так, как работал.

Понес Иван еду в сарай, а мужики нос отвернули. Мол, снюхался с татарвой, ну и жирей себе. Нам твоя собачья еда не надобна.

Обиделся Иван, а что поделаешь: им хуже, они к правде ближе.

Сидел как-то Иван на бугорке возле сакли.

Ночь стояла лунная. На душе хорошо, а больно — о доме думал. Так, видно, от луны набежало. Татары, хоть и басурмане, а тоже в душе у них белая мышка.

Девчонки их, татарские, собрались где-то неподалеку и запели. Ладно у них получается. Иван понимает, о чем поют.

Не бойся, розою тебя не назову, Жизнь

розы слишком коротка. Чего гадать?

Что судьбою назначено, То, поживя,

увидим. Серебряная пряжка пояса,

А платье простенькое у госпожи.

Но, боже мой, глаза! Они такие голубые!

Голубые, голубые, голубые!

Песня кончилась. Засмеялись.

— Хорошо?

Вздрогнул Иван. Абдул сзади подкрался.

— Давай женю тебя. Красивую татарку возьмешь. Она тебе сына родит. Тогда и колода не нужна! Не побежишь.

Засмеялся Иван.

— Пока не налажу пасеку, не убегу, Абдул. Можешь быть спокоен.

— А потом?

— Как бог даст.

Теперь Абдул засмеялся.

— Хороший ты человек, Иван. Я бы твоим соседом согласился быть. Плохо дружков кормлю? Так они и работают худо. Как волка ни корми — в кусты глядит.

— Они в Крым пришли не своей волей. Хорошо ли человеку по-скотски ясть?

— О побеге и не думай. Не хочу тебя на цепь сажать. Сейчас у нас новый царь — новые порядки. Скоро в большой набег пойдем, за Азов мстить. Так-то!.. Лучше татарку себе пригляди.

Ушел.

Луна играет, молодые играют.

Кобыла где-то за буграми тоненько заржала, друга зовет.

Солнце не взошло, а Иван поднялся. Июнь — пчелам самая работа. В июне шалфей цветет, донник, синяк, мышиный горошек, а главное — липа да гречиха.

Иван уже десять ульев поставил, а сегодня поутру еще два. Из сильных ульев, где много было молодых пчел и где пчелы-кормилицы заложили роевые маточники, Иван взял рамку с личинками маток и поставил в новые ульи. К этим

рамкам присоединил еще по две рамки печатного расплода. И — с богом! Плодись, пчела, работай!

После утренней молитвы к Ивану на пасеку пришли его помощники, старший сын Абдула Халим и приблудный татарчонок Амет Эрен. Обоим по шестнадцать. Но какие разные!

Халим * и вправду кроткий, хотя отец назвал его так, надеясь, что сын, обманув судьбу, вырастет сильным.

Амет Эрен имя получил в честь святого татарского воина. И тоже имя свое оправдывал. Йлой, угрюмый. Одна рука на пистолете, другая — на сабле, того и гляди голову снесет.

Амет Эрен уехал из дома поступить к новому хану на службу. Не взяли — молод. Домой, однако, возвратиться не пожелал. Решил ждать лучших времен у дальнего родственника сеймена Абдула. Абдул, чтобы занять мальчишку делом, приставил его сторожить Ивана, приказал строго-настрого не обижать русского.

— Сегодня далеко нам. К большой липе пойдем! — сказал Иван своим стражам и помощникам.

— В горы? — Амет Эрен снял с пояса пистолет, сел на камень и нарочито тщательно стал заряжать.

Иван усмехнулся: «Волчонок».

В горы поехали на лошадях, впереди Халим, за ним Иван, позади Амет Эрен.

Ехал Иван, дорогу примечал, думал, как сподручней цепи выломать, мужиков освободить.

— Вот что, — сказал Халиму строго, — меду пчеле на зиму надо оставлять фунтов пятьдесят, понял? Матку больше двух лет держать нельзя. Каждый год половину маток менять надо.

— А зачем ты это мне говоришь? — У Халима в глазах огонек подозрения.

Халим[39] и вправду кроткий, хотя отец назвал его так, надеясь, что сын, обманув судьбу, вырастет сильным.

Амет Эрен имя получил в честь святого татарского воина. И тоже имя свое оправдывал. Йлой, угрюмый. Одна рука на пистолете, другая — на сабле, того и гляди голову снесет.

Амет Эрен уехал из дома поступить к новому хану на службу. Не взяли — молод. Домой, однако, возвратиться не пожелал. Решил ждать лучших времен у дальнего родственника сеймена Абдула. Абдул, чтобы занять мальчишку делом, приставил его сторожить Ивана, приказал строго-настрого не обижать русского.

— Сегодня далеко нам. К большой липе пойдем! — сказал Иван своим стражам и помощникам.

— В горы? — Амет Эрен снял с пояса пистолет, сел на камень и нарочито тщательно стал заряжать.

Иван усмехнулся: «Волчонок».

В горы поехали на лошадях, впереди Халим, за ним Иван, позади Амет Эрен.

Ехал Иван, дорогу примечал, думал, как сподручней цепи выломать, мужиков освободить.

— Вот что, — сказал Халиму строго, — меду пчеле на зиму надо оставлять фунтов пятьдесят, понял? Матку больше двух лет держать нельзя. Каждый год половину маток менять надо.

— А зачем ты это мне говоришь? — У Халима в глазах огонек подозрения. Зачем? Учу уму-разуму. Я у вас не век буду. Глядишь, на что-либо осерчает отец — продаст.

— Тебя не продаст, — горячился Халим. — Ты хороший. Отец тебя любит. И я тебя люблю.

— А я — нет! — крикнул Амет Эрен. — Гяуров надо убивать. Всех!

— Всех не убьешь! — Ивану холодно между лопатками. Бешеный парень за спиной, того и гляди пальнет.

— Когда я пойду в набег, пленных у меня не будет!

— Всех убьешь — работать некому будет, — возразил Халим.

— Все вы жалкое племя! — сердился Амет Эрен. — Великие батыры не щадят врагов. И потому, когда являются великие батыры, — границы империи продвигаются вперед. Теперь нет великих батыров, и мы теряем города.

— А ты, видать, хочешь батыром стать? — подзадоривал Иван.

— Я им стану!

— Ну, это дело не скорое. А сейчас пойдем рой брать, мед качать. От сладенького-то небось не отказываешься?

Амет Эрен отвернулся.

Подошли к огромной липе. Медвяный дух на всю луговину. Трава кругом выше пояса. И все цветы. И каждый цветок сочится нектаром, зовет пчел. Пчелы гудят. Чудится, не по траве — медвяной рекой бредешь.

Иван принялся за дело. Оглядел подступы к дуплу. Растопил дымокуры, наладил мешки, в которые собирался взять пчел. И взял. Обошлось без приключений. Матку добыл. Еще улей будет. И хороший!

Дупло было широченное, трое влезут. Меду — полное дупло. А сдавалось Ивану, что дупло это через все дерево, до корня. И, стало быть, меду здесь видимо-невидимо. Захотел проверить. Сел под липой, стал деревянную затычку строгать.

— Что ты еще задумал? — спрашивает с подозрением Амет Эрен.

— Да вот хочу посмотреть, сколько меда в дупле. Сколько сюда бочек везти: одну или все десять. А чтоб добро не пропадало, мы дырку-то, поглядевши-то, закроем.

— О каких ты бочках врешь? Домой поехали, вечереет.

— Тебе велено охранять меня, вот и охраняй. А мне велено мед искать — вот я и нашел.

Скрипнул татарчонок зубами и на дерево полез. В дупло сунулся, да и оступись! А дупло и вправду до самого корня. И не пустое.

Стал Амет Эрен тонуть в меду, закричал, как заяц. Руками за ветку вцепился, а она тонкая, гнется, не держит. Халим туда-сюда, перепугался. Того и гляди из леса убежит к матери под подол.

Иван не торопится, но все ж полез выручать Амет Эрена.

Обвязал веревкой под мышками, веревку через надежный сучок и, как бадью из колодца, помаленьку стал тянуть. Потянет — отдохнет. Еще потянет. Выдернул Амет Эрена из дупла, спустил на веревке же на землю.

— Ну, домой, что ли? — спрашивает. — Вижу, десять бочек тут будет. Теперь и пробивать дерево не надо.

А татарчонок весь в сладком. Мухи его облепили и всякая другая мошкара. Себя готов убить, да ведь и рукоятку пистолета обмажешь медом. Из такого застрелиться противно.

Привели Халим с Иваном Амет Эрена к ручью. Обмыли маленько, чтоб хоть к седлу не прилип — и домой.

Амет Эрен волком на русского смотрит. Как же — русский мужик свидетель татарского позора. Такое простить невозможно.

Абдул, как дитя малое, чуть не прыгает.

— Десять бочек меду! А воску сколько, говоришь, пудов? Пу-дов! Ха-ха-ха! Пудов!

Слово русское понравилось.

— Говоришь, всех русских с тобой к липе отпустить? Сбежать хочешь? Ха-ха-ха! У меня не сбежишь.

Халим верит Ивану. Показывает отцу, какая огромная липа. Такую свалить непросто. Татары такое дерево не свалят.