Дорогие мои москвичи - Александр Николаевич Посохов

писарю, спросил: — Ты знаешь, кто такой Борис Годунов?

— Нет, — ответил тот. — Ельцина знаю, а других не знаю. Дворника, правда, нашего раньше так ещё звали. А теперь у нас другой дворник.

— А нового дворника как зовут? — спросил издатель.

— Абдулбашир, — ответил писарь.

— Вот видишь, — обратился к автору Годунова издатель. — Человек делом занят, улицы подметает, листья жёлтые в чёрный мешок складывает, а тут ты со своими листочками. Оставь их, если не жалко, он их тоже в мусор выбросит.

— Вы что тут с ума сошли! — снова возмутился Пушкин. — Яйца, сальце, Ельцин, Абдулбашкир!

— Абдулбашир, — поправил его писарь.

— Тем более! Вы можете мне объяснить, почему отказываете печатать Годунова?

— Повторяю, — сказал издатель. — Ни драмы, ни трагедии, ни стихи, прости господи, никому сейчас не нужны. Интернет, дело другое, блогеры там разные, ютубы, подкасты. Понял?

— Я русский человек! — гордо заявил Пушкин. — Я народный язык понимаю. И даже предпочитаю его литературному. А объединение их считаю своей заслугой.

— Ты мне голову не морочь, — перебил его издатель. — Какой ты русский, разобраться ещё надо. Чернявый шибко и кучерявый. А у таких денежки водятся. Если заплатишь, мы тебе не только Годунова твоего напечатаем, но и чёрта лысого.

— Я же автор! — в который уже раз возмутился Пушкин. — Это вы мне должны заплатить за мой труд, а не я вам.

— Ага, раскатал губы. — вставая из-за стола, произнёс издатель. — Я вижу, мужик, с тобой бесполезно иметь дело. Ты же ничего не соображаешь. Убирайся-ка ты подобру-поздорову.

— Позвольте, любезный, — засопротивлялся, было, поэт.

— А я говорю, проваливай отсюда, — повторил свой приказ издатель. — А то охрану позову.

Последнее, что услышал Александр Сергеевич, закрывая за собой дверь, это как издатель сказал писарю раздражённо о посетителе: "Привязался же, сукин сын!"

"Так вот, оказывается, кто я, — подумал Пушкин. — Надо Вяземскому сообщить".

Уроки английского

Ему семьдесят, ей шестьдесят. Его зовут Алексей Афанасьевич, её Зинаида Петровна. Жили они душа в душу. И вот как-то он рассказывает ей:

— Стою сегодня на остановке, автобус жду. Слышу, бабка одна рядом ворчит. Как вы тут в Москве живёте, говорит, скука страшная. А другая бабка спрашивает её ехидно, а вы откуда такая сюда явились. А та докладывает во всеуслышание и с гонором, из Англии. Сын мне квартиру здесь купил. Сказал из-за международной обстановки не могу я больше к тебе в Лондон ездить каждый месяц. А третья бабка встревает и советует англичанке участливо, а вы запишитесь в московское долголетие, там разные занятия для пенсионеров проводятся, по танцам, по рисованию. А та ей брезгливо так, а я уже записалась и сходила раз. Пришла, говорит, а там одни старухи сидят и чай пьют. А вторая бабка спрашивает, а вам-то сколько лет. Восемьдесят пять, отвечает. Представляешь!

— А я тоже уже записалась, — заявила Зинаида Петровна. — На английский. У меня в школе по нему пятёрка была. И тебе надо чем-то заняться для саморазвития. Там, например, даже на гитаре играть учат.

— Зачем! — с удивлением воскликнул Алексей Афанасьевич. — Чтобы похоронный марш выучить?

— Да ну тебя. Как хочешь. А я завтра иду.

И вот возвращается Зинаида Петровна после первого занятия.

— Хаудуюду, дорогая, — встречает её Алексей Афанасьевич.

— Да ты хоть знаешь, что это такое? — спрашивает с улыбкой Зинаида Петровна. — Так сейчас никто не говорит.

— И дорогая не говорят?

— Эх, дурачок ты у меня. Ничего не знаешь.

— Хорошо. Если ты всё знаешь, тогда ответь мне, как сказать по-английски извини?

— У них два варианта этого слова, — забыв на минуту, что муж почти всё и всегда превращает в шутку, принялась объяснять Зинаида Петровна. — Первое, это экскьюзми. Это как бы ты спрашиваешь у человека, можно или разрешите. А второе, это сори. Это уже как бы умоляешь простить тебя за что-то ужасное.

— Спасибо! — поблагодарил жену Алексей Афанасьевич за такое краткое и толковое объяснение. — Это, допустим, приглашаю я к себе домой ту англичанку с остановки, помнишь, вчера рассказывал, и говорю ей, экскьюзми, а можно я вас, ну сама понимаешь, что. А, когда у меня ничего не получилось, тогда я ей говорю уже, сори, мэм. Правильно?

— Правильно, — вдоволь насмеявшись, подтвердила Зинаида Петровна. — А на самом деле что бы ты ей сказал?

— По-английски или по-русски?

— По-английски, конечно.

— На иностранные языки это не переводится.

Оговорка по Фрейду

Случилось это в те далёкие времена, когда студентов на картошку отправляли. Возглавить отряд первокурсников, в котором были почти одни девушки, назначили молодого преподавателя философии МГУ Фёдора Лопухина. Жены у него не было, но он подбирал её, с осознанным прицелом на всю оставшуюся жизнь. Проблема, однако, заключалась в том, что мало какая девушка привлекала его внимание. Правда, в прошлом году одна студентка ему очень понравилась. И он так настроил себя на серьёзные отношения, что даже в гости к ней напросился. Пришёл, а она сидит дома на диване одна, без родителей, завернувшись в плед, простывшая и растрёпанная, кашляет и носом шмыгает. Конечно, ему неловко стало, говорить не о чем, лечиться надо, и он просто пожелал ей выздоровления, стащил из вазочки на обратный путь в аспирантское общежитие пару шоколадных конфет и удалился. И здесь, в совхозе, среди утопающих в грязи деревянных домиков, диких собачьих стай и вольно разгуливающих чумазых хрюшек, одна удивительно миловидная студенточка ему тоже очень даже приглянулась. И фамилия у неё красивая оказалась — Цветкова, не то, что у него.

— Все сяли? — именно так спросил утром в первый рабочий день местный шофёр, добродушный дядька лет пятидесяти, встав на подножку своего грузовика и заглядывая в кузов, где на поперечных скамейках расположились студенты.

— Все, — заверил Фёдор Лопухин, садясь с ним в кабину. — Поехали.

Поле с картошкой находилось километров в десяти от деревни. Простор, покой, тепло, небо высокое, дышится легко. Настоящее бабье лето! И трактора не слышно, он уже давно вскопал грядки, картошка на поверхности, только собирай её в вёдра и сваливай в мешки.

— Внимание! — стараясь выглядеть очень строгим, обратился к своим подчинённым руководитель отряда, когда те выбрались из кузова и встали у кромки поля. — Каждому до конца смены по одной грядке. За каждым закрепляется своё персональное ведро. Директор совхоза строго-настрого наказал, чтобы особенно берегли вёдра, в поле их не оставляли, даже