Бернгард Келлерман - Гауляйтер и еврейка

С восьми часов из комнат доносились звуки рояля. Играл знаменитый берлинский пианист. Гауляйтер страстно любил музыку.

Фабиан взял отпуск и остался в гостинице, так как Таубенхауз обещал в этот раз представить его гауляйтеру. Фабиан был наготове и обедал у себя в комнате. По временам он отворял дверь в коридор и вдыхал ароматы, заполнявшие всю «Звезду» от нижнего этажа до самой крыши. Иногда он подходил к перилам поглядеть, что делается внизу. Видел он, впрочем, немного, — снизу до него доносился только звон бокалов. Кельнеры с бутылками в руках стремительно пробегали мимо, где-то вдали промелькнула шишковатая пламенеющая лысина Росмайера. Росмайер проверял марку каждой проносимой мимо бутылки с вином: дело шло о его чести. А как прекрасно играл Моцарта берлинский пианист! Одного только Моцарта — «Фигаро», «Дон-Жуана»! Музыка опьяняла Фабиана. В его сердце пробуждались желания и честолюбивые мечты. Может быть, завтра если Таубенхауз не соврал?

После одиннадцати Фабиан уже собирался лечь спать и наполовину разделся. Вдруг послышались торопливые шаги на лестнице и в коридоре. Фабиан даже испугался, услышав стук в свою дверь. К вящему его изумлению, в комнату вошел долговязый адъютант, за ним ворвались звуки Моцарта.

— Гауляйтер ждет к себе господина доктора Фабиана!

Вихрь радости и страха, буря самых различных ощущений пронеслись в сердце Фабиана. Он побледнел и вскочил

— Сию минуту, — пробормотал он. — Вы видите, я уже хотел ложиться.

Фогельсбергер, улыбаясь, смотрел на растерянного Фабиана.

— Надо полагать, через две-три минуты вы будете готовы, — сказал он, закрывая за собой дверь.

«Прихоть властелина, — подумал Фабиан, надевая мундир. — Почему нельзя было немного раньше известить меня, что он хочет говорить со мной после обеда?» Он пытался спешно придумать возможные вопросы и находчивые ответы на эти вопросы, но в тот момент, когда он засмотрелся в зеркало на свои великолепные коричневые бриджи и для репетиции несколько раз щелкнул каблуками, на лестнице вновь раздались те же торопливые шаги, и адъютант влетел в комнату, даже не постучавшись.

— Идемте же! — запыхавшись, крикнул Фогельсбергер. — Гауляйтер сказал, чтобы я привел вас в том виде, в каком застану. — Он помог Фабиану надеть мундир и за руку потащил его к двери, которая так и осталась открытой настежь.

Жемчужная россыпь финала, одного из очаровательных финалов Моцарта, сопровождаемая бурными аплодисментами, донеслась до них из вестибюля.

— Вы можете по дороге привести себя в порядок. Скорей, он рассвирепел, потому что я не сразу привел вас. У нас всегда так.

Фабиан, на ходу застегивавший мундир, едва успел бросить на себя взгляд в зеркало, как Фогельсбергер уже протащил его через зал, где множество народу толпилось вокруг пианиста в черном фраке. На них никто не обратил внимания. Фогельсбергер открыл дверь в комнату, где за несколькими столами играли в карты. В клубах табачного дыма Фабиан заметил неподвижное, бледное лицо Таубенхауза. Элегантный, небольшого роста адъютант, одетый вовсе черное, сидевший возле стола, указал на какую-то дверь, и в ту же минуту Фогельсбергер, выпустив руку Фабиана, поспешил к двери и осторожно постучал. Потом он распахнул дверь, кивнул и, пропуская Фабиана вперед, возгласил:

— Доктор Фабиан!

Фабиан глубоко вздохнул в себя воздух и вошел. Уже с порога он отвесил глубокий поклон.

Фабиан был очень удивлен, очутившись в бильярдной «Звезды». Гауляйтер, без пиджака, с сигарой в зубах, стоял, облокотившись на бильярд, и с заботливостью опытного игрока мазал мелом свой кий. Не изменяя положения, он уставился темно-голубыми глазами на Фабиана и ответил на его поклон легким кивком головы.

— Директор Занфтлебен — сейчас он болен, — громко заговорил он, — рассказывал мне, что вы превосходный игрок. Поэтому я и пригласил вас сюда.

— Большая честь для меня, — отвечал Фабиан, смутившись от взгляда этих голубых глаз, и пристукнул каблуками. Его честолюбие было уязвлено. Он ждал, что гауляйтер заговорит с ним о важных политических вопросах и это даст ему возможность блеснуть умом. Тем не менее, он скрыл свое разочарование, более того, он почувствовал даже известный внутренний подъем оттого, что знакомство со столь великой персоной уже состоялось.

— Приготовьтесь, — продолжал гауляйтер. — Я привык отдыхать после рабочего дня за игрой на бильярде. Мы сыграем на пятьдесят par le rouge[3]. Понятно?

— Разумеется. — И они начали игру.

Только сейчас Фабиан заметил, что бильярд новый и превосходный. Месяц назад он играл с Занфтлебеном на старом, обтрепанном бильярде; теперь, — видимо, тот уже не удовлетворял Росмайера. Директор Занфтлебен, которого он сегодня имел честь заменять, был молодой живописец, недавно назначенный директором художественного училища. Прежний директор, старый, весьма уважаемый художник, был просто-напросто уволен, и Занфтлебен, едва достигший тридцатилетнего возраста, занял его место. Все это пронеслось в уме Фабиана, едва только он начал играть, и, кстати сказать, от волнения весьма неудачно. Вспомнился ему и нелестный отзыв Вольфганга об этом Занфтлебене. «Жаль, — пошутил Вольфганг, — что он рисует не так хорошо, как играет на бильярде. Им следовало произвести его в директора бильярдной, а не художественного училища». Пока весь этот вздор проносился в его голове, он прозевал до смешного легкий шар. Гауляйтер расхохотался, н Фабиан решил сосредоточиться на игре. И правда, ему тотчас же удалось положить четыре шара кряду, что при условии этой игры было очень нелегко.

К нему подошел долговязый Фогельсбергер и вполголоса спросил, что он желает: красное вино, белое или шампанское?

— Видите ли, официанты не имеют доступа в эту комнату.

Фогельсбергер был молодой человек со смазливым и заурядным лицом. На редкость светлые волосы блестели на его узком черепе, подобно стальному шлему.

После того как Фабиан высказал свои пожелания, Фогельсбергер неслышно вышел и через минуту явился с двумя бутылками мозельского вина. Затем снова уселся в кресло. Белокурый и ничем не примечательный, он курил сигарету за сигаретой, следил за каждым движением гауляйтера, и стоило тому осушить бокал, как он немедленно наполнял его. В этом как будто и состояли все обязанности адъютанта.

Они играли с полчаса, не обменявшись ни единым словом. В бильярдной царила полная тишина.

В соседнем помещении, где шла картежная игра, тоже было сравнительно тихо, но зато из ресторана доносился все возрастающий шум и крики. Потом вдруг посыпалось разбитое стекло и раздался оглушительный взрыв смеха. Румпф, налегший на бильярд, отнял кий от шара и, нахмурив низкий лоб, взглянул на Фогельсбергера. Тот вскочил и выбежал из комнаты. В ресторане на несколько минут стало тихо.

Весь красный, Румпф пробормотал сквозь зубы какое-то ругательство и досадливо глотнул вина. Затем снова подошел к бильярду. Он покачал головой.

— Пробить можно только копфштосом, — пробормотал он. Он был не только превосходный игрок, но и блестящий комбинатор.

Фабиан предупредительно отошел в сторону, чтобы не мешать партнеру во время трудного удара. Теперь он мог спокойно разглядывать гауляйтера.

Румпф почти лежал на бильяряде, вскинув кий, и пристально всматривался в шар темно-голубыми глазами.

Это был приземистый, мускулистый человек с толстым затылком и резкими чертами лица. Прежде всего в нем бросались в глаза волосы цвета ржавчины, довольно длинные и аккуратно разделенные пробором на голове: по щекам они сбегали в виде узких бакенбард, курчавившихся возле ушей, как красная шерсть. Его темно-голубые глаза, суровые и неподвижные, временами казались почти стеклянными. Ноги у него были удивительно маленькие, а руки — нежные. На мизинце его левой руки, которой он опирался о бильярд, переливался всеми цветами радуги брильянт величиной с горошину. Запястья казались затканными шелком ржаво-красного цвета, так густо росли на них волосы. Сорочка на нем была шелковая, заграничного покроя.

Сложная комбинация удалась, и Румпф упруго разогнулся. Он улыбнулся счастливой улыбкой, как мальчик, радующийся своей удаче, и отпил большой глоток вина,

Фогельсбергер зааплодировал, впрочем неслышно, а Фабиан почтительно поклонился.

Успех, казалось, привел гауляйтера в превосходное настроение.

— Да, такой удар не часто удается, — самодовольно заметил он и обратился к адъютанту:

— Фогельсбергер! Теперь я тоже полагаю, что жеребец принесет мне счастье. Позовите графа Доссе.

В комнату тотчас же вошел чернявый адъютант. Это был кадровый офицер, изящный, с мечтательным и тонким лицом.

— Граф Доссе, — крикнул ему Румпф, — немедленно дайте телеграмму в Эльзас! Я покупаю племенного жеребца. Пусть назовут крайнюю цену. У меня предчувствие, что жеребец принесет мне счастье!