Смутные годы - Валерий Игнатьевич Туринов

– Искуснее шведских мушкетёров нет в пешем бою! – уверенно заявил де ла Гарди, хотя и уловил в его голосе скрытую неприязнь.

Князь Дмитрий понял, что генерал догадался о его отношении к нему, быстро встал и поднял кубок: «Господа, предлагаю тост за генерала и его офицеров!»

Он выпил вино, поклонился де ла Гарди и снова сел в своё кресло, аккуратно расправив складки шёлкового кафтана.

Де ла Гарди тут же поднесли кубок с вином. И он тоже поднял его за здоровье Шуйского, поклонился ему, но вяло и равнодушно.

Его мысли перескочили на Жолкевского. И у него зародилась шальная затея: написать тому дружескую записку по-русски: иду, мол, на вы! – и отправить с гонцом. Он усмехнулся и оставил эту затею.

Рядом с ним, подвыпив, завозились воеводы.

– Душа моя, Иван Андреевич, ты что горюнишься? – обнял одной рукой Яков Барятинский князя Хованского. – Веселись! С поляком не скоро столкнёмся. Гетману сейчас не до нас!

Князь Иван легонько отстранился от него, и рука Барятинского безвольно упала, как мягкая и толстая плеть.

– Ему хотя бы Валуева взять, – задумчиво обронил Данило Мезецкий, покручивая тонкими, но сильными пальцами кудрявую бородку и не замечая ничего вокруг.

Он, князь Данило, был старшим сыном князя Ивана Мезецкого. А тот-то дослужился даже до боярства при Грозном, был способным в дворцовых и посольских делах. Сам же князь Данило ходил не так давно в любимцах у Бориса Годунова. Он, средних лет, уже полнеющий, был высокий ростом и внешне броский.

– Мы Григория Леонтьевича не отдадим! – пьяно выкрикнул Барятинский и повёл широко руками, словно хотел защитить находящегося сейчас где-то далеко от них Валуева. – Гетмана прижмём – побежит к Смоленску! Ха-ха-ха!

– Якоб Пунтосович, а каков гетман как противник? – поспешно спросил Андрей Голицын генерала, чтобы отвлечь его от того, что происходило в шатре: ему было неловко за своих…

За столом все сразу замолчали и обернулись в сторону генерала.

Де ла Гарди пробежал взглядом по лицам воевод, невольно сравнил подтянутого и подвижного Жолкевского с ними, русскими воеводами: широкими в поясе, бородатыми и от этого выглядевшими дремучими.

– В сражениях ещё никому не удавалось нанести ему урон… Под Валмером в столкновении с польской армией удача отвернулась от шведов, и я попал в плен вместе с генералом Карлом Гилленгиёльмом. И там пробыл два года. Гетман как мог поддерживал меня всё это время. А на прощание, в знак расположения, он подарил мне рысью шубу. Я же собираюсь отдарить его собольей. Как говорят у вас: долг платежом красен!.. Вот я и полагаю, что завтра мы пленим его! Для этого я и приготовил соболью шубу!

В шатре все громко засмеялись.

– Дмитрий Иванович, ты счастливый человек! – с пафосом воскликнул де ла Гарди.

На лице у Шуйского мелькнула самодовольная улыбка.

«Попался, клюнул! На такое-то!» – удивился и мысленно усмехнулся де ла Гарди.

* * *

Чтобы не вызывать подозрений у Валуева, на шанцах под острожком жолнеры поделали чучела из веток и конопли. Не стали прекращать они и земляные осадные работы, возились с ними только для видимости. Уходящие с гетманом роты снялись с позиций и присоединились к нему.

Из лагеря полки выступили тихо, без барабанного боя, со свёрнутыми знаменами. Они прошли по Можайской дороге вёрст пятнадцать, свернули на север и двинулись по какой-то глухой лесной дороге. Жолкевский ехал в крытой повозке вслед за полком Януша Парыцкого. За ним шёл гусарский полк Струся. Далее двигался Зборовский с тушинцами, две сотни ногайских татар Урусова. С большой массой конных был Ураз-Мухаммед. Затем шёл отряд Ивана Салтыкова и донские казаки с Заруцким. Позади всех тащились пехотинцы Людвига Вейера с двумя фальконетами и всё больше и больше отставали, чем дальше уходило войско.

Когда наступила короткая июньская ночь, войско прошло более половины пути. Темнота замедлила, но не остановила его продвижение.

На рассвете головной отряд подошёл к опушке леса и остановился.

Жолкевский вылез из повозки, пересел на коня и выехал с полковниками на опушку.

Впереди, на противоположной стороне широкой равнины, лежала деревушка, а подле неё лагерем раскинулись русские полки. Ни вдали, ни вблизи деревушки нигде не было разъездов и не заметно было ни малейшего движения. Только у редких сторожевых костров дремали часовые.

Это было невероятно и настораживало. Казалось, там, где было русское войско, отдыхает какой-то великан: самоуверенный, вызывающий и даже не скрывает своей силы…

И у Жолкевского в груди на мгновение что-то дрогнуло, но только на мгновение. Он отдал команду, и роты стали выходить одна за другой из леса и расползаться по обе стороны дороги так, словно из чащи вытекал поток. Накапливаясь на опушке, он, будто какой-то раствор, стал густеть и кристаллизоваться в строгий порядок. Вскоре все роты выстроились, прикрытые с тыла густым пихтовым лесом. На правом крыле приготовился к бою полк Зборовского. За ним, в боковых и запасных колоннах, расположились полки Дуниковского и Казановского. На левый фланг выдвинулись гусары Николая Струся. За ними встал гетманский полк под началом князя Парыцкого. Он разбился также по двум колоннам. Здесь же, сбоку у кустарника, кучно столпились погребещенские казаки и донцы Заруцкого. И в резерве у него, как ни тасовал Жолкевский своё войско, осталась одна-единственная рота гусар и ногайцы Урусова и касимовцы Ураз-Мухаммеда. Да ещё была горстка русских под началом Ивана Салтыкова, те, которые ушли к Смоленску, к королю, из-под Иосифова монастыря, когда его ещё в мае осаждал Валуев.

По полкам пошли ксендзы, благословляя воинов. Вслед за ними вдоль полков двинулся и сам Жолкевский. Он придирчиво осматривал ряды воинов, тянул время и надеялся, что вот-вот подойдёт с пушками пехота. Медлительность с разворачиванием войска и задержка фальконетов, которые затерялись где-то в лесу, начинали беспокоить его. Он объехал полки и вернулся на левый фланг. Там стояли его роты, его гусары, которых он знал почти поимённо. Это были опытные воины, он верил в них, знал, что они не растеряются, выстоят, как бы ни складывалось дело на поле.

– Ты что не весел, Януш? – крикнул он ротмистру Немчинскому, который торчал в первом ряду гусар. – Сейчас такое пойдёт – только отмахивайся! Глянь на Маскевича!.. Не так ли, поручик? – спросил он молодого, броского, с осанистой выправкой гусара; уже не раз он невольно замечал его на поле боя.

– Пан гетман, он всегда такой, если за ночь накачается не на той кобыле! – задорно откликнулся тот и восторженно закрутил головой, переглядываясь со своими товарищами, польщённый вниманием коронного гетмана.

Гусары заметили улыбку на лице гетмана и