Теофиль Готье - Роман Мумии. Жрица Изиды

Очаровательную группу представляли эти две женщины разных племен, красоту которых они олицетворяли: Тахосер, изящная, грациозная и тонкая, как преждевременно развившийся ребенок, Рахиль, блистательная, сильная и величественная в своей ранней зрелости.

— Тахосер, — сказал Поэри, — потому что таково, я думаю, твое имя… Тахосер, дочь великого жреца Петамунофа…

Девушка сделала утвердительный знак.

— Почему ты, живущая в Фивах в богатом дворце, окруженная рабами, желанная самыми красивыми из египтян, избрала для твоей любви сына племени, обращенного в рабство, чужестранца, не разделяющего твоей веры, такого далекого от тебя?

Рахиль и Тахосер улыбнулись; дочь жреца ответила:

— Именно по этим причинам.

— Хотя я в милости у Фараона, управляю имением и могу носить золотые рога в праздники земледелия, но я не могу возвыситься до тебя; в глазах египтян я только раб, а ты принадлежишь к жреческой касте, к самой высокой, к самой почитаемой. Если ты меня любишь, а в этом я не могу сомневаться, ты должна будешь расстаться со своим званием…

— Разве я не стала уже твоей служанкой? У Хоры не осталось ничего от Тахосер, даже эмалевых ожерелий и прозрачных одежд, поэтому ты нашел, что я некрасива.

— Надо отречься от твоей родины и последовать за мной в неведомые страны, где жжет солнце, где дышит огненный ветер, где движущийся песок спутывает все дороги, где не растет ни одного дерева и не журчит ни один фонтан, в долины забвения и гибели, усеянные белыми костями, отмечающими путь.

— Я пойду, — спокойно сказала Тахосер.

— Этого недостаточно, — продолжал Поэри. — Твои боги не мои, твои боги из меди, базальта и гранита, созданные рукой человека, чудовищные идолы с головами копчика, обезьяны, ибиса, коровы, шакала, льва, принявшие звериный образ, как бы смущаясь человеческого лика, на котором сияет отблеск Иеговы. Сказано: „Ты не поклонишься камню, ни дереву, ни металлу”. В глубине этих святилищ, возведенных на крови угнетенных племен, отвратительно глумятся над людьми гнездящиеся там демоны, похищающие возлияния, приношения и жертвы; единый же бог, бесконечный, вечный, без формы, без цвета наполняет беспредельность небес, которые вы наполняете множеством призраков. Наш бог создал нас, вы же создаете ваших богов.

Хотя Тахосер пылала любовью к Поэри, но эти слова произвели на нее странное впечатление, и она отшатнулась в ужасе. Дочь великого жреца привыкла почитать богов, которых юный израильтянин хулил с такою смелостью; она приносила на их алтари букеты лотосов и сжигала благовония перед их бесстрастными ликами; с изумлением и восторгом она бродила по их храмам, расписанным яркой живописью. Она видела, как ее отец совершал таинственные обряды, она следовала за вереницами жрецов, проносивших символический ковчег по гигантским протелеям и среди рядов сфинксов, она не без любопытства любовалась картинами психостасиса, где трепещущая душа предстает перед Озирисом, держащим плеть и жезл, и мечтательным взором смотрела на эмблематические изображения отходящих в западные области. И ей отречься от своих верований!

Она молчала несколько минут, колеблясь между любовью и верой. Любовь одержала верх, и она сказала:

— Ты изъяснишь мне твоего бога, и я постараюсь его понять.

— Это хорошо, — сказал Поэри, — ты будешь моей женой. Пока же оставайся здесь, потому что Фараон, без сомнения, жаждущий тебя, разыскивает тебя через своих посланцев. Он не найдет тебя под этой скромной кровлей, а через несколько дней мы будем вне его власти. Но ночь проходит, и мне надо удалиться.

Поэри ушел и скоро две женщины заснули рядом на узком ложе, обнявшись, как сестры.

Тамар, которая перед этим сидела, съежившись в углу комнаты, точно летучая мышь, уцепившаяся когтями своих перепонок, и бормотала бессвязные слова, морща низкий лоб, теперь расправила свои угловатые члены, поднялась на ноги и, склонясь над ложем, прислушалась к дыханию спящих. Удостоверясь, что они крепко заснули, она направилась к двери, ступая с величайшей осторожностью.

Выйдя из дому, она поспешно направилась к берегу Нила, отбрасывая от себя собак, которые хватали зубами края ее туники, или волоча их за собой, в пыли, пока они не выпускали ее одежду, иногда она смотрела на них такими пылающими глазами, что они отступали с жалобным лаем и давали ей дорогу.

Скоро она прошла через опасные пустыри, где гнездятся воры, и вступила в богатые кварталы Фив; три, четыре улицы, окаймленные высокими зданиями, тени которых рисовались большими углами, привели к цели — к ограде дворца.

Надо было проникнуть в него, а это было нелегко для старой еврейской служанки с запыленными ногами и в подозрительных рубищах.

Она подошла к главному пилону, перед которым лежат пятьдесят сфинксов с бараньими головами, подобные чудовищам, готовым растерзать своими гранитными челюстями смельчаков, которые попытались бы проникнуть силой.

Часовые остановили ее и грубо ударили древками своих дротиков; потом спросили, что ей надо.

— Я хочу видеть Фараона, — ответила старуха, потирая спину.

— Очень хорошо!.. Вот именно… Ради такой ведьмы тревожить Фараона, возлюбленного богом Фрэ, Избранника Аммона-Ра, Исчислителя народов! — говорили солдаты, покатываясь со смеху.

Тамар упрямо повторяла:

— Я хочу тотчас видеть Фараона.

— Удачно выбрано для этого время! Фараон только что убил жезлом трех посланцев; он на террасе, неподвижный и страшный, как Тифон, бог зла, — сказал один из солдат, удостаивая снизойти до некоторого объяснения.

Служанка Рахили попыталась прорваться через стражу; дротики стали ударять ее по голове с равномерностью молотов на наковальне.

Она стала кричать точно птица, которую ощипывают живой.

На шум пришел оэрис, и солдаты перестали бить Тамар.

— Что хочет эта женщина и почему вы ее бьете? — спросил оэрис.

— Я хочу видеть Фараона! — закричала Тамар, падая к ногам офицера.

— Невозможно, хотя бы ты была не жалкой нищей, а одним из высших лиц царства, — ответил оэрис.

— Я знаю, где находится Тахосер, — шепнула ему старуха, делая ударение на каждом слоге.

При этих словах оэрис взял Тамар за руку, провел ее через первый пилон и затем пошел с ней через аллею колонн крытой залы во второй двор, где возвышается святилище из гранита и перед ним две колонны с капителями в виде лотоса; там он передал Тамар Тимофту.

Тимофт провел служанку на террасу, где находился мрачный и безмолвный Фараон.

— Говори с ним только вдали от его жезла, — посоветовал Тимофт израильтянке.

Увидев в полумраке царя, Тамар упала лицом на плиты рядом с мертвыми телами, которые еще не были убраны, а затем вскоре, приподнявшись, она сказала уверенно:

— О Фараон! Не убивай меня, я приношу добрую весть.

— Говори без страха, — ответил царь, ярость которого утихла.

— Я знаю убежище той Тахосер, которую искали посланные тобой на четырех сторонах ветра.

При имени Тахосер, Фараон встал сразу и сделал несколько шагов к Тамар, все еще коленопреклоненной:

— Если ты говоришь правду, то можешь взять из моих гранитных комнат столько золота и драгоценностей, сколько будешь в состоянии унести.

— Я отдам ее тебе, будь покоен, — проговорила старуха с резким смехом.

Что побудило Тамар выдать Фараону дочь жреца? Она хотела предупредить союз, ей неприятный; к племени Египта она питала ненависть, слепую, жестокую, безрассудную, почти животную, и ей нравилась мысль разбить сердце Тахосер. Из рук Фараона соперница Рахили не ускользнет: гранитные стены не отдадут свою добычу.

— Где она? — спросил Фараон. — Укажи место, я хочу ее видеть тотчас.

— О Величество! Я лишь одна могу тебя проводить. Я знаю все обходы в тех частях города, куда последний из твоих слуг не удостоится войти. Тахосер там, в земляной хижине, ничем не отличающейся от соседних, среди груд кирпичей, которые делают для тебя евреи за пределами городских зданий.

— Хорошо, я доверюсь тебе, — сказал царь. — Тимофт, вели запрячь колесницу.

Тимофт исчез.

Скоро раздался стук колес на плитах и топот коней, которых запрягли слуги.

Фараон сошел вниз в сопровождении Тамар.

Он вскочил в колесницу, взял вожжи и, так как Тамар колебалась, сказал ей: „Войди же!” Потом щелкнул языком, и лошади помчались. Пробужденное эхо повторяло стук колес, раздававшийся словно смутный гром в ночной тишине среди обширных и глубоких зал.

Отвратительная старуха, уцепившись своими костлявыми пальцами за борт колесницы рядом с колоссальной фигурой богоподобного Фараона, представляла странное зрелище; но его видели лишь звезды, мерцавшие в темной лазури неба. Тамар напоминала теперь одного из злых гениев чудовищного вида, сопровождающих преступные души в ад. Так сближают страсти тех, кто не должны были вовсе встречаться.