Роберт Грейвз - Собрание сочинений в 5-ти томах. Том 4. Жена господина Мильтона.

Дядюшка продолжал подробно говорить о каких-то пустяках, а родители отвечали ему односложно, потому что у нас существовало правило не болтать за завтраком. Потом дядюшка заметил:

— Когда я рано утром проезжал мимо вашего дома, в миле отсюда, в полумраке чуть не наехал на идущего мне навстречу джентльмена. Он меня обругал, и я его узнал, правда никак не мог вспомнить его имя. Теперь я его вспомнил. Это был студент из Магдален Холл, которого я встретил у вас четыре года назад. Этот молодой человек, младший сын королевского знаменосца, настолько плохо занимался, что ему пришлось покинуть Оксфорд. С тех пор он здорово вырос и стал больше похож на мошенника.

При этих словах матушка насторожила уши, как гончая:

— Вы имеете в виду Эдмунда Верне? — спросила она.

— Да, именно его, — воскликнул дядюшка Джонс. — У него длинные кудри, крупный нос и грустный вид.

— Как странно! — сказала мать. — Он был у нас вчера днем в компании сэра Томаса Гардинера, но через час после ужина, то есть в восемь часов он с нами грустно распрощался — ему предстоит ехать на войну с Ирландией — и отправился в Каддестон с сэром Томасом.

Дядюшка Джонс задумчиво откашлялся и сказал:

— Он такой легкомысленный парень, что вполне мог после того, как распрощаться с вами, остановиться в пивной, как следует напиться и начать играть в кости. Если он проиграл все деньги и даже коня, то когда наступил рассвет, ему пришлось отправиться домой пешком.

Джеймс начал возражать:

— После того, как капитан Верне отужинал в нашем доме, он не мог пойти в пивнушку и покинуть сэра Томаса, чтобы тот один продолжил путешествие, а самому пить и играть в кости с нашими деревенскими олухами. Я не могу этому поверить! Дядюшка Джонс, вы его с кем-то спутали. Я часто замечал, когда человек покидает какое-то место, он оставляет после себя что-то вроде иллюзии или видения, а это видение обращается к другому человеку подходящего роста. Так, мне три раза казалось, что я вижу дядюшку Киприана Арчдейла на улице Вестминстера, и каждый раз я ошибался. Но в четвертый раз это был действительно дядюшка Киприан, хотя я думал, что он находится у себя в Витли, потому что он редко выезжает оттуда.

Я почувствовала, что покраснела, у меня разгорелись уши при упоминании Myна, отодвинула в сторону тарелку с холодной олениной и не стала есть сладкие груши. Я низко наклонила лицо над стаканом. Услышав, как Джеймс пытается объяснить ошибку дядюшки Джонса, я смогла перевести дыхание, потому что вскоре дядюшка Джонс перестроился и начал обсуждать другую печальную тему, а именно, страшные дела, творящиеся в Ирландии.

Я потихоньку молилась, чтобы викарий, который побаивался моего отца, платившего ему зарплату, не пришел к нам с жалобой, и надеялась, что он также прикажет молчать и пономарю. Он назвал меня шлюхой, не имея никаких доказательств, кроме собственного грязного воображения — за это его не похвалят обитатели поместья. Кроме того, он был виноват в том, что дверь церкви оставалась незапертой, это говорило не в его пользу. Короче говоря, он был тоже глубоко в грязи. Что касается Зары, то я надеялась, что смогу с ней справиться. Меня волновало только одно — чья рука заперла за мной дверь кладовки. Я подумала, что это могла быть кухарка, которая услышала, как дверь хлопает на ветру, и ей пришлось подняться и запереть дверь, а потом она снова легла спать. Если так, то мне следует ее поблагодарить, потому что если бы не запертая дверь, я вернулась бы в постель, и Мун ждал бы меня на крыльце до утра и уехал, не повидав.

Я попросила позволения встать из-за стола и отправилась наверх, Зара как раз спускалась вниз. Мне пришлось тихонько предупредить ее, что если она расскажет кому-нибудь, что я встала спозаранку и отправилась в церковь, я ее удушу во сне, потому что я не желаю, чтобы кто-то знал, что я думаю о спасении души и о святости.

Зара нахально посмотрела на меня и сказала:

— Я все расскажу кому захочу, потому что если ты стараешься спасти свою душу, то открыто в этом признаешься и простишь меня, что бы я ни творила против тебя. А что касается того, что ты меня удушишь, то как ты будешь молить Господа о спасении души, если станешь убийцей собственной сестры?

— Это мое дело, — повторила я. — Зара, не распускай язык или я тебя все-таки придушу ночью.

На этой ноте мы расстались, и я отправилась в курятник, а затем в сыроварню.

В одиннадцать часов Транко позвала меня домой.

Я видела, что она плакала, и у нее подбит один глаз. Она была очень взволнована и, всхлипывая, воскликнула.

— Деточка моя милая, сударыня срочно требует вас в гостиную.

— Что стряслось, Транко? — спросила я.

— Наш викарий, Дровосек Лука пришел к вашему отцу в гостиную и стал жаловаться на вас. Я не знаю, в чем там дело, но он принес с собой поломанный фонарь, а за ним плелся Нед, пономарь. Он его привел в качестве свидетеля. Я не могла подслушать в чем дело, потому что в прихожей ждал управляющий, которому нужно было срочно поговорить с вашим папенькой, он, слава Богу, подслушивал, подождал и ушел. Затем его милость позвал вашу матушку. Она пришла из кухни, и мне было слышно, как там разговаривали на повышенных тонах, а громче всех кричала ваша матушка. Потом она выскочила и стала звать Зару. Та быстро прибежала, голоса стали еще громче, послышались звуки ударов, и Зара начала кричать. Потом загремел голос викария, он что-то начал громко проповедовать. После этого сударыня снова вышла. Она была ужасно злой и, увидев меня рядом с дверью, ударила меня, обвинив в том, что я подслушиваю. Она послала за вами: «Найди эту нахальную сучку-лисичку, мою дочь Мари!»

Я насухо вытерла руки, сняла передник, аккуратно его сложила, лихорадочно обдумывая, что я стану говорить. Потом я быстро побежала к дому, а Транко — за мной по пятам.

Я ни в чем не была виновата и никого не боялась, даже собственную мать, хотя не исключено, что меня высекут, да так, как прежде никогда не секли. Я прошла по холлу, приблизилась к двери гостиной, и вдруг мне показалось, что Мун тихонько говорит мне на ухо: «Мы вдвоем, любовь моя, вдвоем! Альфа и Мун, Омега и Мари. Пока мы едины духом, нам никто не сможет причинить вреда. Помни, что нас двое!»

Мне сразу стало легче, я сделала глубокий вдох, открыла дверь и вошла.

Первой заговорила мать. После того, что мне рассказала Транко, для меня было полной неожиданностью, что мать обратилась ко мне нежным и любящим тоном. Я поняла: как бы она ни злилась на меня, ее главной заботой было защищать меня ото всех, как свое чистое и невинное дитя, даже если бы меня поймали на месте преступления. Я не знаю, как в других графствах, но у нас в Оксфордшире девушка, потерявшая девственность, никогда не смогла бы выйти замуж, если бы даже за ней давали огромное приданое.

Матушка напряженно рассмеялась и сказала:

— Мари, дорогая, наш новый викарий говорит отцу ужасные вещи о тебе, и посмел назвать тебя шлюхой!

Слова матери подсказали, как мне нужно реагировать.

— Два старика в Библии обвиняли Сусанну в таком же грехе, но потом оказалось, они оболгали ее. Меня ничуть не удивляет, что этот мошенник посмел прийти к вам с подобными обвинениями, ведь он сам безобразно разговаривал со мной сегодня утром. Сударыня, я благородно не стала вам на него жаловаться, но коли он решил защититься, выдвинув против меня лживые обвинения, я вам расскажу, как все было на самом деле. Я очень рано проснулась, и мне захотелось сходить помолиться в церковь. Я оделась, спустилась вниз и вышла в сад. Подойдя к церкви, я обнаружила, что церковная дверь была не заперта, вошла и начала молиться. Я была наедине с Богом, нам никто не мешал, и я не могу сказать, сколько времени я там находилась. Потом пришел Нед, наш пономарь и начал звонить в колокол, по новопреставленным, а я продолжала свою молитву. Потом по дороге проскакал всадник, наверное, это был дядюшка Джонс, я очнулась, спросила Неда, по ком звонил колокол, а он мне ответил: «По матушке Кетчер, утонувшей в пруду у мельницы». Я ужасно расстроилась, выбежала из церкви и подбежала к калитке. И там викарий, как разбойник, прятался в кустах, неприлично одетый, он схватил меня за плечо и начал угрожать мне садовым ножом. Будучи пьяным, он назвал меня гулящей девкой, и, схватив за руку, притащил в церковь. Там он взял фонарь и ни с того, ни с сего начал трясти фонарем у меня перед носом. Затем поморщился и заявил, что фонарь еще теплый. Потом он обозвал меня исчадием Вавилона, это может подтвердить честный пономарь Нед, который при этом присутствовал. Я сильно испугалась, решив, что он сошел с Ума, и стукнув его по голове фонарем, убежала.

— Да, Дик, — заметила мать, — уверена, что ваш «святой» Лука на самом деле ужасный хулиган. Я была против того, чтобы отсылать нашего милейшего Джона Фулкера, который нам верно служил в течение четырнадцати лет, и его любили все прихожане.