Любимый город - Александр Поволоцкий

совсем не то. Я же не оперная певица какая-нибудь. Я люблю романсы. Если б гитара…. Так соскучилась по ней.

— Найдем, Наталья Максимовна, — тут же пообещал Астахов. — За чем дело стало, не рояль небось.

— Да… даже если и без гитары. Товарищи… в такую ночь. В первую новогоднюю фронтовую ночь… Честно скажу, я никогда не был так уверен, что правильно выбрал профессию, — похоже, Женя Семененко не привык к длинным речам, тем более, что из всех, кто нашел возможность выйти на воздух, он был самым младшим и по званию, и по возрасту. — Если говорить совсем серьезно, товарищи, дорогие мои товарищи, я… еще не имею права говорить “коллеги”, потому что какой я в сущности врач? Так, заготовка. Но за эти два месяца я почувствовал, что попал практически в семью. И мне трудно слова подобрать, чтобы сказать, как я благодарен вам всем.

— Ну, до коллеги ты считай почти дорос, — Астахов хлопнул его по плечу. — Только узлы вязать выучись. Но речи произносить, это явно не твое. Уж хочешь петь, так лучше пой, раз душа просит. А мы подхватим.

Тот смутился, а потом ломающимся неуверенным баском начал совсем свежую, из “Боевого киносборника”, переписанную на военный манер песню, что пелась в кино “Юность Максима”.

Десять винтовок на весь батальон,

В каждой винтовке последний патрон.

В рваных шинелях, в дырявых лаптях

Били мы немцев на разных путях!

Песня велась еще от гражданской, когда немцев и так били и побеждали. Зинченко обнял за плечо приятеля, и продолжил, за ним остальные и вот уже Колесник, своим замечательным, звонким голосом повела:

Вот эта улица, вот этот дом,

В городе нашем, навеки родном,

Улицей этой врагу не пройти!

В дом этот светлый врагу не войти!

Глаза ее блестели и кажется, в них стояли слезы. Может, это все снег виноват, а может и в том дело, что слова эти сейчас звучали почти как заклятие, как молитва. Заканчивали уже хором, уверенно и громко неслось над темным ущельем:

Пушки и танки фашистов громят,

Летчики наши на запад летят.

Подлого Гитлера черная власть

Крутится, вертится, хочет упасть!

Глава 7. Инкерман, январь-февраль 1942 года

Казалось, будто вместе с первым январским снегом на осажденный город сошла внезапная тишина. После недель боев, постоянных бомбежек и грохота пушек она была почти осязаемой. Водители, возвращавшиеся из порта с грузом медикаментов и продуктов, рассказывали, что в Севастополе начали расчищать улицы и чинить дома.

— Наша школа работает! — Верочка, ездившая принимать груз, едва доложив о прибытии, бросилась обнимать Олю. — Я поверить не могу. Работает! Мы мимо проезжали, — и шепотом добавила. — Я тихонечко попросила хоть на минутку остановиться… Они там. В подвале, правда, но уже расписание уроков есть. Анна Ларионовна наша жива! Узнала меня.

И вечером, после отбоя, Вера взахлеб пересказывала городские новости: разбирают завалы на улицах. Да это не главное. Дворники снова скалывают лед! “Оля, тетя Рая, я представить не могла, что буду так рада увидеть на улице дворника. Значит город живет, понимаете…”

“Когда-нибудь то же будет и в Брянске, — робко колыхнулась надежда. — И там тоже будет в радость увидеть, как снова сгребают снег на улицах. Только когда это будет? Как ни поверни, а еще не скоро”.

Вскоре пошли разговоры, что начали чинить не только жилые дома. Две поликлиники и даже больницу на Северной стороне тоже решено восстановить. Последнее особенно радовало Наталью Максимовну, которая до войны там работала. А уж когда кто-то рассказал, что в Севастополе скоро откроется кинотеатр и даже афишу уже видели в городе, этому не сразу поверили.

Театра Инкерман дождался в первую неделю нового года, когда в госпиталь с концертом приехала бригада артистов филармонии. В той самой штольне, где было собрание на новый год, соорудили импровизированную сцену, поставили скамейки для зрителей. Отвели место, чтобы хоть несколько коек уместить и лежачим раненым тоже на концерте побывать. Под каменными сводами зазвучала музыка. Все оперетты вспомнили, и из "Сильвы" дали отрывки, и из "Летучей мыши".

Люди соскучились по музыке, по живым голосам. На актрису в концертном платье смотрели как на чудо. "И действительно, отвыкли мы видеть людей не в военной форме и не в белых халатах, — сказал кто-то из выздоравливающих. — Приезжали бы, товарищи, почаще”.

— Товарищи, прошу иметь в виду! — перекрыл общий гомон голос комсорга. — Именно — почаще. Нам непременно нужна своя самодеятельность. Послезавтра объявляю внеочередное собрание. Всем свободным от дежурств — быть.

В полутьме коридора одинаково ярко блестели ее глаза и значок “Готов к санитарной обороне”. Комсоргу было двадцать два года и сейчас, когда график дежурств из почти невозможного сделался вполне переносимым, вся ее натура жаждала общественной работы. А тут такой случай! И самодеятельность, безусловно, дело нужное, и командование одобряет. Это она еще до концерта выяснила.

До сих пор вся самодеятельность имелась, выражаясь привычным для ее организаторов языком, в гомеопатических дозах. И сводилась к стихийно возникшему чтению вслух. В основном стихов, потому что их многие знали наизусть, а значит, их можно было читать, когда выключалось электричество.

Наверное, все получилось из-за разговоров о войне на океане. После известия о Керчи, после нового года, накал споров опять начал расти. Дошло до начальство и в ответ последовала рекомендация и административная, и медицинская: выздоравливающим покой положен, а потому полезно будет немного отвлечь раненых чтением чего-нибудь классического.

Раиса старалась непременно выбирать стихи повеселее. Тут очень кстати пришелся Маяковский, которого она и любила, и на память знала много. Самые острые рифмы пролетарского поэта береглись как раз на случай перебоев со светом. Чтобы, когда вся палата покатывается от хохота, слушая про шесть монашек, у которых «Взамен известных симметричных мест, где у женщин — выпуклость, у этих — выем», никто не видел, как краснеют у нее щеки. Впрочем, у Маяковского и морские стихи были, они слушателям особенно нравились. О том, как “По морям играя носится с миноносцем миноносица” Раису просили повторить на бис. А лейтенант Кондрашов еще и растолковал для сухопутной Раисы Ивановны, чем миноносица, точнее сказать миноноска, от миноносца отличается. Название это устаревшее, и когда Маяковский свои стихи писал, уже ни один боевой корабль так не звали. Просто пролетарскому поэту слово понравилось.

Вот на таких чтениях самодеятельность и выросла. Комсорг сияла и всех призывала к участию. Разумеется, с суровой поправкой: «Без отрыва от основной работы!»

И без отрыва, на дежурствах, начали учить роли. Санитар Яша Мельников