Львиное сердце. Под стенами Акры - Шэрон Кей Пенман

попросить тебя поклясться на этих святых мощах, — сказал Ричард, — что ты будешь соблюдать установления Церкви о защите тех, кто принял Крест, и не станешь развязывать войны против моих земель в то время, пока я тружусь во имя Господа в Утремере.

Глаза Филиппа, и без того белесые, приобрели бесцветный блеск зимнего льда.

— Я не стану этого делать! Одним требованием этой клятвы ты наносишь мне оскорбление.

— Жаль, что ты так это понимаешь. Но я вынужден настаивать. — Лицо Ричарда было невозмутимо, зато поза несла красноречивый посыл: ноги слегка расставлены, руки сложены на груди, во всем его облике читается вызов. — Если ты откажешься, то возбудишь тем самым в высшей степени некрасивые подозрения. С чего тебе упираться, если ты не держишь ничего плохого на уме?

— Я упираюсь, потому как нахожу оскорбительной саму мысль о необходимости подобной клятвы!

Обведя взглядом зал, Филипп понял, что Ричард и на этот раз сумел привлечь симпатии присутствующих на свою сторону. Ну и пусть! Резко развернувшись с намерением уйти, французский монарх обнаружил, что его же собственные лорды преграждают ему путь.

— Отказавшись, ты опозоришь всех нас, — прошипел Гуго Бургундский. — Во имя Христа, дай эту проклятую клятву!

— Герцог прав, монсеньор, — вступил Жофре, явив тем самым впечатляющую декларацию тихого мужества. — Я уверен, что ты никогда не вторгнешься в домены английского короля, пока тот ведет войну за Святой город. Но твой отказ будет выглядеть некрасиво.

— Дай клятву, дядя, — произнес Генрих столь же тихо, как Жофре, но без его почтительности. — Не ради Ричарда, но ради себя самого. Зачем сеять ненужные сомнения в умах людей?

Филипп переводил взгляд с одного лица на другое и на каждом читал мрачную решимость и возмутительное неодобрение.

— Ну ладно, — буркнул он. — Я дам эту чертову клятву. А вы, милорд герцог и милорд граф, выступите моими поручителями.

Ни Гуго, ни Генрих не выказали восторга при этом предложении, и королю их разочарование послужило некоторым утешением. Слишком слабым, однако, чтобы возместить очередное унижение со стороны проклятого английского короля.

Подойдя к Андре, Филипп, даже не стараясь скрыть ярость, положил руку на реликварий и дал священную клятву не чинить вреда землям Ричарда, пока тот остается в Утремере. Объявив, что герцог Бургундский и граф Шампанский выступят его поручителями, король сразу удалился. Его примеру последовали Конрад с его сторонниками и часть французских баронов — лишнее доказательство глубокого раскола, сохраняющегося в армии крестоносцев.

Генрих задержался. Заметив, что Ричарда зажал в углу рассерженный Ги де Лузиньян, граф поспешил дяде на помощь, сказав, что Ги якобы разыскивает его брат Амори. Ричард выслушивал Ги со все нарастающим нетерпением и с облегчением вздохнул, когда Лузиньян скрепя сердце отправился на встречу с родичем.

— Чем больше времени я провожу в обществе Ги, тем больше удивляюсь тому, как могла моя кузина Сибилла хранить ему верность до самой смерти, — промолвил он. — Ни одной из сестер не повезло с мужем, не так ли?

Приняв у виночерпия окованный серебром кубок, Ричард с наслаждением развалился в ближайшем кресле.

— Господи, я смертельно устал от этих мелких свар и соперничества. Не сомневаюсь, Конрад и Ги предпочли бы воевать друг с другом, а не с сарацинами. — Король бросил на племянника любящий и озорной взгляд. — Не беспокойся, парень, насчет своего поручительства за Филиппа. Когда он нарушит клятву, я не буду тебя винить. Разрази меня гром, я не стану винить даже Гуго Бургундского, хотя призвать Гуго к ответу было бы одной из маленьких радостей жизни!

— Меня ты в расчет, может, и не принимаешь, но Гуго наверняка был бы рад это слышать. — Генрих улыбнулся и пригубил из кубка, задумчиво глядя на собеседника. — Ты так уверен, дядя, что Филипп пойдет войной на тебя? Он ведь поклялся на святых мощах, хоть и после некоторого принуждения.

— А еще он принял Крест, а какой обет мог быть священнее этого? — Ричард осушил кубок и скривился, но не по причине неприятного вкуса вина. — Если он нарушил обещание Богу, то стоит ли рассчитывать на его порядочность мне?

Последний день июля выдался не таким знойным, потому как с юга задул арсуфский ветер. Пробираясь вместе с Балианом по запруженным народом улицам, Генрих удивлялся живучести этого прибрежного города, уже возрождающегося после почти двухгодичной осады: признаки экономической активности наблюдались повсюду, а у плотников и каменщиков работы было больше, чем они могли управиться. Проходя мимо шумных рынков, переполненных посетителями бань и борделей, Генрих ловил себя на мысли, как легко забыть, что за вновь отстроенными стенами Акры вскоре продолжится кровавая война. То же самое иллюзорное ощущение мира царило и в цитадели. Войдя в большой зал, гости ощутили мирный домашний уют, который граф редко — если вообще когда-либо — соотносил с представлением о дяде.

Ричард и кое-кто из числа его лордов собрались вокруг устланного картами стола, но присутствие женщин не давало залу полностью превратиться в место проведения военного совета. Анна держала свой двор у оконного сиденья, окруженная молодыми рыцарями, наперебой старающимися усовершенствовать даму во владении французским. Мачеха не спускала с них бдительных глаз. Мариам играла в шахматы с Морганом, но взгляды, которыми они обменивались, свидетельствовали, что в разгаре совсем иная игра. Джоанна и Беренгария оживленно беседовали с епископом Солсберийским, а дворцовые повара тем временем мялись в сторонке, выжидая возможности обсудить меню на неделю. Присутствовали даже собаки: сицилийские чирнеко Джоанны настороженно обнюхивались с рослыми фламандскими борзыми Жака д’Авена. Не хватает только хныканья младенцев или смеха детей, подумал Генрих, ощутив внезапную тоску по прохладным рощам и щедрым виноградникам родной Шампани.

Для Балиана никакого противоречия между мирной семейной сценой и приближающейся жестокой кампанией не было, потому как пулены не знали другой жизни: они никогда не забывали о противоречивой природе своего обладания этой древней землей, столь же священной для мусульман, сколько и для христиан. Его в большей степени обеспокоило недружелюбное выражение на лице английского короля.

— Так и знал, что это ошибка, Генрих, — сказал он. — Не стоило поддаваться твоим уговорам.

— Никакая это не ошибка, — возразил граф Шампанский. — Дай мне минуту, и сам убедишься.

Представив Балиана Джоанне и Беренгарии, он оставил друга обмениваться любезностями с дамами, а сам поспешил к Ричарду, который, нахмурившись, шел ему навстречу. Не давая дяде