Княгиня Ольга - Елизавета Алексеевна Дворецкая

– Ну так и бери ее себе!

При этих словах Дединка заново облилась холодной дрожью. Вот уж о чем она никогда не мечтала – это сравняться с воеводшей Ведомой, княжеской дочерью, в устрашающей чести пожить в женах у Кощея.

– А не хочешь – мне отдай, – тут же добавил рыжебородый, но и это ее не обрадовало. – У князя и без нее жен довольно. Набрал столько, что и сам не рад…

– Да я, что ли, в князья мечу? Дурак ты, брат Красен! – Кощей рассердился и даже бросил ложку. – Святослав здешним князем будет. Потому и девка – ему. Не мне, не тебе, не… никому. А что с ней делать – сам пусть и решает. Слыхали? – Он поднял глаза и обвел тяжелым взглядом притихший стол. – Былемирская девка – дар мой князю Святославу. Кто ее пальцем тронет – без руки останется, ясно?

– Так он когда еще здесь будет! – воскликнул Красен, явно раздосадованный.

– А когда будет, тогда и будет. Я и подождать могу. И ты тоже…

Красен молча опустил глаза к похлебке. Дединка смотрела на них, едва не открыв рот.

Святослав! Кощей приволок ее сюда, чтобы передать Святославу, которого ждет!

Каган не получит с Оки ни даров, ни невесты. Едва ли после того, как на пути их замысла встал сам Кощей, былемиричи снарядят второе такое посольство. Не успела она привыкнуть к мысли о кагане, как обзавелась другим женихом, почти столь же знатным – князем киевским! Да она кто – царевна из сказки со звездой во лбу?

Кощеева рать торопливо приканчивала похлебку, деревянные ложки со стуком сталкивались в больших мисках. Двое повздорили было за какую-то глухариную косточку, чуть не полезли в драку, но рыжебородый Красен без лишних слов отвесил по затрещине тому и другому, мигом водворив порядок.

Дединка доела свою долю и тихо поставила пустую миску на лавку. Страх отпустил, уступив место отупению мыслей и чувств. Выезжая утром от Хотеновичей, могла ли она предполагать, что закончит день на Кощеевой горе, среди навьей рати? Не больше, чем сейчас могла предположить, долго ли здесь пробудет и чем закончится ее пребывание. Понимала Дединка одно: она снова попала в заложницы, и, плененная Кощеем, принуждена дожидаться того, кого тот признаёт своим господином. Самого Перуна.

Ища хоть какого-нибудь утешения, она подумала о Торлейве. Что, если он придет сюда вместе со Святославом, ведь он же его близкий родич! Было совсем неясно, чем это поможет, но все же мысли о нем чуть облегчали тяжесть на сердце – будто свет небесной звезды, проникающий в глубину бездны.

Глава 4

К собственному изумлению, за несколько дней Дединка обжилась на Кощеевой горе. Хотя чему было дивиться, если к своим восемнадцати годам она дважды перемещалась в новое место – когда ее увезли в Свинческ и когда вернули в Былемирь. Она привыкла привыкать к новому и этим сильно отличалась от прочих девушек, что мало видят, кроме родного гнезда, и даже женщин, что лишь раз перебираются в гнездо мужа – и то не особо далеко. В первые дни пленница Кощея боялась лишний раз шевельнуться, а вылазка по нужде превращалась в военный поход, полный опасностей. Но за эти же дни она убедилась, что окружают ее вовсе не навцы, а обычные отроки – «зимние волки». Необычным было то, что большую их часть составляли меряне: племя, о котором Дединка лишь слышала раз-другой от русов. Меряне жили где-то далеко на северо-востоке, ими правил свой конунг – из русов, но говорил они не на русском, не на славянском, а на своем мерянском языке, в котором Дединка не разбирала ни слова. Но славяне на Кощеевой горе имелись – чуть ли не половина. Это были отроки из двух местных стай, кого Кощей принудил служить себе. Частью они разбежались, но часть осталась. В лесу отроки и так считались мертвыми, поэтому не видели в службе владыке мертвых ничего невозможного.

Возглавляли эту рать двое: сам Кощей и Красен, его ближайший друг и самый старший годами из населения Кощеевой горы. Они говорили меж собой по-славянски, иногда, если хотели обсудить что-то втайне, переходили на русский, который здесь кроме них понимал только один парень-мерянин, Мергуш. Сам Кощей, без личины и одежды из шкур, ничем не отличался от обычного человека, и, пережив первое потрясение, Дединка смотрела на него с опаской, но уже без дрожи.

Приглядевшись, Дединка нашла, что Кощей заслуживает больше жалости, чем страха. Он хромал, страдая от серьезной раны в бедре. Как она поняла, он получил ее еще осенью, в битве со смертельными врагами, и чудом тогда не погиб; рана с тех пор поджила, но недавно открылась снова.

– Ты бы хоть попросил Лебедь, чтобы залечила! – сказал как-то Красен, в очередной раз перевязывая своего вожака.

– Много ты понимаешь, – угрюмо ответил ему Кощей.

– Чего тут понимать? Она любую рану в силах исцелить. Ей это ничего не стоит!

Слыша это, Дединка сперва подумала, что Лебедем зовут кого-то из здешней дружины, из приятелей Зяблика и Рябчика. Но Красен сказал – она? Ни одной девушки или женщины, кроме самой Дединки, на Кощеевой горе она не приметила. Где же они сыскали умелицу залечить любую рану?

– Сами боги страдают от ран, – помолчав, сказал Кощей. – Сам Один не излечил свой глаз и рану на груди от копья. Этим он заплатил за всемогущество. Эта рана – моя плата. Я ее плачу и не жалею.

– Да ты разве всемогущ? – Красен разогнулся, в изумлении взглянул ему в лицо.

– Я жив. А должен был погибнуть. Теперь я сродни ему самому…

– Ох, Игмоша! – Красен помотал головой.

С некоторых пор он заподозрил, что пережитая смертельная опасность, поединок бога с валькирией прямо перед глазами и чудесное спасение заставили Игмора слегка повредиться в уме. Но уж изменили его – несомненно. Ушла грубоватая веселость, самоуверенность сменилась задумчивостью, появилась привычка смотреть пустым взглядом в пространство и шевелить губами, будто Игмор видит невидимых гостей и разговаривает с ними неслышно для прочих. Обычно такие признаки говорят о скорой смерти, и это внушало Красену острую тревогу. В весьма угрожающем положении он остался единственным человеком в здравом уме, а мог остаться и единственным уцелевшим из всей беглой Игморовой братии. Последним из семерых. Что он тогда будет делать на этой дважды проклятой