Княгиня Ольга - Елизавета Алексеевна Дворецкая

Бабка остановилась и наклонилась к ней.

– Сейчас войдем, – вполголоса сказала она. – Ты смотри – молчи. Ничего не говори, не кричи. Если что понадобится – за рукав меня подергай. Если забудешь, или испугаешься, закричишь – все пропадет, и Молёнку не увидишь. Поняла?

Речь ее была осторожной, но уверенной, и Дединка приободрилась.

– Поняла, – прошептала она.

Они еще раз повернули. Здесь ложок расширялся, края его поросли кустами, впереди лежало несколько больших светлых камней, а за ними – сплошная округлая груда из камня, величиной с большую бычью шкуру. Никто не знал, кто и зачем ее насыпал, но это было то самое место, где кудесы выходили навстречу живым.

Бабка вынула из лукошка живую курицу, положила ее на ближайший светлый камень и ловко отсекла ей голову. Потом бросила трепещущую тушку на каменную груду, чтобы горячая кровь оросила камни. Зашептала что-то и двинулась вокруг груды противусолонь, потянула за собой Дединку. Та пошла молча; заговор-призывание ей было знать еще рано, этому бабка обещала ее выучить, когда пойдут «краски» и она станет «невестой», как в этих краях называли любую взрослую девушку. Но истинную силу она обретет, когда выйдет замуж, родит дитя и станет настоящей бабой. Только бабе, отворявшей двери в Навь, доступна полная власть над жизнью и смертью. Так было с ее матерью, Зоричадой: после рождения Дединки та полностью овладела бабкиными умениями и надеялась, что Дединка получит их тоже. «Расти большая! – часто приговаривала она, поднимая дочку над собой на вытянутых руках. – Скорее расти вот такой!» Это было самое ранее воспоминание Дединки – тогда ей не было еще и года и она не ходила своими ногами.

Зоричада хорошо умела заклинать рост: лен, конопля, овес при ней вырастали здоровенные. Знала бы она, как это скажется на дочери – не перестаралась бы. Сила материнских слов проявилась, когда Зоричада уже не могла этого видеть. К тому времени как Дединка к пятнадцати годам выросла с рослого мужика, матери ее уже десять лет как не было на свете. Зоричада родила пятерых детей, одного за другим; трое умерли младенцами, а появление последней, Молёны, стоило жизни ей самой. Отворив в пятый раз ворота Нави, она не удержалась на краю и соскользнула за них сама.

Следуя за бабкой вокруг каменной груды, семилетняя Дединка испытывала не страх, а лишь напряженное ожидание: увидит ли она сейчас мать? А Молёнку? Бабка предупреждала, что мать уже давно ушла в Закрадье, но Молёнку, взятую водой совсем недавно, еще можно будет видеть. Покормить и проводить, чтобы шла своей дорогой и не задерживалась между белым светом и темным.

Пока шли, Дединка на всякий случай смотрела только в спину бабке, чтобы не увидеть чего-нибудь лишнего и не закричать. Вот они достигли того же места у светлого треугольного камня, откуда начали обход, она подняла глаза…

Ничего страшного не случилось, но темная полночь сменилась ясным днем. И еще… Дединка завертела головой. Рябило в глазах, немного кружилась голова. Было странное ощущение, будто она сама стоит вверх ногами. Белый треугольный камень был слева, а теперь он справа. Кусты на краю лога были справа, а теперь они слева. И вход в него изгибается в другую сторону. Но почему так светло – ночь закончилась, пока они огибали каменную груду? Дединка подергала бабку за рукав: наставления не подавать голос она утвердила в мыслях так прочно, что рот был словно зашит. Бабка обернулась к ней и покивала: все, мол, хорошо. Стало быть, так надо…

И тут Дединка увидела сестру. Молёнка стояла с другой стороны каменной груды и улыбалась ей. Была она именно такой, какой ее видели в то недавнее утро: в серенькой замашной рубашке, подпоясанной с напуском, светлые волосики падают на плечи – таким маленьким косу не плетут. Совсем как живая. Одно напоминало, что это не так – Молёнка была насквозь мокрой. Вода текла с ее рубашки, с волос, капала с кончика носа. Улыбка была странная – веселая, но слишком взрослая. И глаза из голубых стали совсем светлыми, почти белыми…

Бабка легонько подтолкнула Дединку, и та вспомнила про махоточку. Немного дрожащими руками сняла ветошку, которой та была обвязана, и выложила два блина на каменную груду. Кивнула Молёнке и показала на них – это тебе, ешь. Та засмеялась – беззвучно, только показала несколько зубов – и схватила блины. И пропала. А бабка развернулась и пошла вокруг каменной груды посолонь, ведя за собой Дединку с пустой махоточкой.

Белый свет оказался непроглядно темным – в нем по-прежнему стояла полночь. Вот так оно все перепутано, перевернуто, но Дединка привыкала к этому с детства и не удивлялась. Она любила ходить с бабкой Перучадой – они и жили теперь вдвоем. Направляясь в поля, в луга, в лес или к реке, Дединка постоянно видела, как возле бабки вьются некие звери: или две мыши бегут впереди по тропинке, или два зайца скачут вокруг по кустам, или две белки несутся наперегонки по ветвям. Присядут они с бабкой отдохнуть в тени – из травы вылезут две жабы. Не любила она, если бабкины прислужники показывались в виде змей: и неприятно, и знак нехороший. То ли дело, когда они идут стирать на мостки, а духи являются двумя уточками и принимаются играть в воде.

– Я помру, они тебе служить будут, – говорила ей бабка. – Как выйдешь замуж, будут они твои.

Но судьба обманула: когда Дединке пошла двенадцатая зима, бабка Перучада вдруг исчезла. Искали ее два дня, а потом однажды два белых зайца прискакали к Былеславице, младшей бабкиной дочери, и позвали за собой. Привели в Кривой Лог – Перучада лежала мертвая, уткнувшись головой в каменную груду. Здесь и зарыли ее прах в горшке, собранный с крады погребальной. А два зайца или две мыши с тех пор везде провожали Былеславицу: она давно была замужем, растила троих детей и раскрыла все положенные женщинам их рода силы. У Дединки тлела надежда, что духи перейдут к ней, когда она выйдет замуж, но силы покойной матери ее подвели: к четырнадцати годам она была выше всех женихов-ровесников, да и тех, что старше. Теперь она жила у Былеславицы, а та, не желая расставаться с помощниками, не спешила отдавать племянницу замуж. Была с ней ласкова, но говорила, что такую рослую девку в чужие люди отдать