Названец. Камер-юнгфера - Евгений Андреевич Салиас

— Вот здесь, как видите! Всякий день до сумерек! — печально отозвалась девушка.

— Вас не заставляют мыть?

— Нет, благодаря Бога! Только гладить! И это по милости Анны Эдуардовны! — показала она на старушку. — Она бы могла заставить нас стирать простые грязные тряпки. Единственное, что было не в её воле, а было строго указано — это заставлять нас снимать обувь. Как мы только приходим сюда, мы разуваемся! И при этом Бурцева, вспомнив о своих голых ногах, покраснела.

— Вы приходите? — спросил Зиммер. — Не приезжаете? — И молодой человек почти нежно взглянул на девушку.

— Нет! Первый раз я приехала сюда. Меня привёз сам дедушка. На другой же день ему было объявлено, чтобы он не смел меня провожать. А в особенности привозить в карете. Было приказано, чтобы я приходила из дома пешком, в сопровождении одной горничной, а не лакеев в ливреях.

«Какая ты прелестная! — думалось между тем Зиммеру. — Личико светлое, какие на иконах пишут. Ангельское или херувимское».

И задумчиво смотревший, почти не спускавший глаз с лица девушки Зиммер вдруг невольно, бессознательно и глубоко вздохнул. Это повело к тому, что немка Анна Эдуардовна, ничего не понявшая из разговора, обратилась к нему с вопросом на своём языке:

— Эта девица — ваша родственница?

— Да, родственница, дальняя! — ответил Зиммер по-немецки. — Мне захотелось видеть, в каком положении и как она здесь работает.

— О, я делаю, что могу! — сказала догадавшаяся немка. — Мне её жаль! Я уверена, что не нынче завтра её простят.

— Да, я точно так же надеюсь! — ответил Зиммер, и затем, смущаясь, сам не зная почему, он поклонился молодой девушке и, слегка взволнованный, направился вон.

Вернувшись в канцелярию, а затем сидя уже дома, он всё время не переставая раздумывал, как ухитриться, чтобы заставить Шварца помочь старику и ей… милой девушке. Ему, однако, казалось, что хотя дело это простое, но вместе с тем и очень важное, так как Бурцева была послана на прачечный двор по личному приказанию разгневанной государыни. В подобное дело вмешиваться посторонним могло оказаться прямо опасным. Тем не менее он всё-таки решил переговорить кой с кем и посоветоваться, как в данном случае поступить. Писаного «дела» об Елизавете Бурцевой не было. Было личное и устное приказание государыни. Как тут взяться? К чему прицепиться?

На счастье Зиммера, в Петербурге появился вновь вернувшийся Адельгейм. Разумеется, он тотчас же обратился с делом к своему покровителю.

Приключение с молоденькой петербургской дворянкой удивило Адельгейма.

— Ничего подобного никогда не слыхал! — ответил он. — Впрочем, между нами сказать, государыня теперь вследствие своей болезни бывает иногда настолько раздражительна, что даёт иногда и строгие приказания. Но, однако, она сейчас же смягчается, и если не забыла, то тотчас же прощает. В данном случае она, наверно, позабыла об этой Бурцевой. Всё дело сводится к тому, чтобы напомнить и попросить об девушке. Её сейчас же простят. Если вы с ними мало знакомы, то найдите кого-нибудь, кто их знает близко, и посоветуйте этому Бурцеву подать просьбу тому же Шварцу. Одна беда: у Бурцева этого репутация плохая.

Этого совета Адельгейма было достаточно для Зиммера, чтобы решиться. Впрочем, образ молодой девушки на прачечном дворе настолько преследовал его, что он и без того решился бы действовать в защиту её.

Повидав снова Шварца, он снова заговорил с ним о Бурцеве, об крайнем уважении, каким он пользуется в своей среде, об его известном значении в обществе и, наконец, об упорном своём желании переманить старого служаку великого императора.

Через два дня Зиммер явился к начальнику ликующий и заявил радостно:

— Дело моё ладится! Бурцев будет даже распинаться ради нашего главного дела. Но для этого нужно его купить. Я своё дело сделал. Теперь всё от вас зависит.

— Денег ему дать? — удивился Шварц.

— Нет, он человек с большим состоянием. Но если вы пожелаете, то через день или два он будет из благодарности верным слугой герцога. Купите! Торговаться не стоит, ибо цена, право, дешёвая. Купите!

— Каким образом? — обрадовался Шварц.

Зиммер передал начальнику, что он, в своём мудрёном деле переманивания разных важных лиц в столице на сторону герцога, всячески старается прежде всего разузнавать обстоятельства их жизни.

То же он сделал и теперь по отношению к Бурцеву.

По счастью, оказалось, что в данном случае имеющий большое общественное значение гордец дворянин случайно попал в исключительное положение. Он должен сделаться или самым отчаянным врагом немецкой партии, или слугою её.

И Зиммер рассказал странную историю юной Елизаветы Бурцевой, которая по личному приказанию государыни была отправлена на прачечный двор для стирки. Приключение это до слёз рассмешило Шварца.

— Государыня рассердилась, приказала, а потом забыла! — прибавил Зиммер. — А доложить о ней некому. А кто и помнит, тот боится.

— Дело простое, — ответил Шварц. — Но думаете ли вы, что мы такой дешёвой ценой — прощением молодой девушки — можем закупить Бурцева?

— За это я берусь! — смело заявил Зиммер.

— В таком случае повидайте его и переговорите. Сторгуйтесь! И если он пойдёт на наше условие, то через два дня его девочка будет прощена.

Разумеется, Зиммер, повидав старика, не стал убеждать его в необходимости регентства герцога Бирона и не поставил ему никаких условий. Он объяснил искренно, в чём дело, как он действует, и просил только Бурцева держать себя тише, не давать волю языку. А в крайнем случае, если кто-нибудь когда-либо спросит его мнение о будущем регентстве герцога, то отвечать осмотрительнее, не выражая ни особенного согласия и удовольствия, ни негодования и гнева.

Старик, конечно, обещал молчать. Это всё, что он мог, и то с трудом.

На третий день после этого разговора в дом явился дворцовый офицер, и Бурцев узнал, что его внучка прощена государыней и наутро может на прачечный двор не ходить.

Между тем Зиммер, перейдя из-под начальства Лакса в другое отделение, где ведались подмосковные сыскные дела, деятельно занимался и по должности.

Однажды он попросил разрешения Шварца самостоятельно заняться кое-какими делами и сделать ему особый доклад. Были, по его мнению, арестованные и заключённые, которых следовало освободить немедленно, и были такие, которых следовало заключить в более надёжные места, чем подвалы и сараи, прилегавшие к канцелярии. Шварц согласился и даже поблагодарил молодого человека, усердного мастера на все руки.

Занявшись