Георгий Миронов - Заговор, которого не было...

И хотя за совершенные им проступки он должен был отвечать перед законом, ему не грозило никакое страшное наказание — нелегальный переход границы, участие в «мя­теже» — ну отсидит пару лет, а там — начинай новую жизнь. Как-никак, а русскому человеку в своей, пусть и го­лодной, «неумытой» России всегда кажется слаще да теп­лее, чем в сытенькой, чистенькой, но иноземной державе. Следователь решил усилить обвинение, пригласив двух свидетелей. Но допрошенные С. П. Васильев и А. А. Васи­льева ничего о контрреволюционной деятельности матро­са сказать не смогли. И что же? Остановило это руку следо­вателя, уполномоченного ПЧК Лебедева? Ничуть. В зак­лючении по делу Комарова рукой Лебедева уверенно записано: играл руководящую роль в организации, разра­батывал террористические планы, хранил дома оружие и типографию. Ну, а то, что не нашли следов оружия и ти­пографии, — это не важно! Значит, опытный нелегал, хо­рошо спрятал.

И придумал Матвей хороший план. Признал себя ви­новным во всем, в чем обвиняли. Дал согласие помогать следствию. 27 июля 1921 г. он, вместе с уполномоченным Александровым, выехал на российско-финляндскую гра­ницу для встречи прибывающих в Россию членов органи­зации. Худо было, конечно, в финском лагере, но лучше жить на чужой земле, чем помирать на своей. И в первом случае, когда рвался домой, был прав. И во втором, когда вырвал рукав бушлата из рук уполномоченного Петрогубчека Александрова и, истошно крича «Не стреляйте!», рва­нулся к финской границе. Оттуда и не стреляли. Стреляли с русской стороны. Стреляли метко. Так и записали: «По­гиб при попытке к бегству»... Не удалось новгородскому парнишке остаться в стороне от революции. Ушел, вроде бы, от нее в Кронштадте, ушел в Петрограде. Но догнала она его маленькой свинцовой пулькой в трех шагах от хо­лодной и чужой Финляндии, которая была готова, однако же, принять изгнанника. В отличие от отторгнувшей блуд­ного сына родины...

А вот другому кронштадтцу — бывшему командиру от­дельного артиллерийского дивизиона 187 бригады, уро­женцу Твери (где он появился на свет в 1894 г., и был, стало быть, не старше большинства своих матросов-артиллеристов, у которых пользовался заслуженным, тем не менее, уважением) Дмитрию Леонидовичу Введенскому повезло несказанно: простых матросов вокруг расстреливали де­сятками, а он, офицер, остался жив. Всего — ничего, — два года принудительных работ в лагере. Другое дело, что вина

Дмитрия Леонидовича была несказанно мала и к тому же не доказана... Но кого это волновало в «незабываемом 1921»?

Его арестовали 25 мая 1921 г. за «несообщение о получе­нии письма от бежавшего после кронштадтских событий в Финляндию бывшего начальника 187 бригады Соловьянова». Каких бы политических взглядов вы ни придержива­лись, читатель, и даже если вы в душе осуждаете всех без исключения участников кронштадтского восстания, но тут-то как быть? Ведь молодой офицер в восстании не уча­ствовал, и следователю это было известно. В письме его бывшего командира не было никакой подозрительной или порочащей того или другого информации, никаких не было и запросов, скажем, о предоставлении «шпионской информации». Простое человеческое письмо: дескать, жи­вем здесь хреновато, но живем, привет от того-то и того-то, а если можете, сударь мой, не откажите в любезности по­мочь родственникам, поскольку отсюда помощь организо­вать в данный момент не представляется возможным. Я не читал письма Соловьянова, но читал аналогичные письма кронштадтцев, всегда продиктованные чисто житейскими заботами и заполненные житейскими фактами, к борьбе с Советской Россией не имеющими отношения. А не читал я письма Соловьянова только потому, что в деле его не уда­лось обнаружить прокурорам, занимавшимся реабилита­цией морского артиллериста Д. Л. Введенского. Как и ни­каких других доказательств, подтверждающих факт совер­шения им инкриминируемых ему преступлений. Зато удалось обнаружить рапорт Д. Л. Введенского на имя сле­дователя ПЧК Котомина, в котором он вполне убедитель­но доказывает свое неучастие в кронштадтском восстании, свое неучастие в деятельности «Петроградской боевой организации», отсутствие «обратной связи» с бывшим ко­мандиром бригады Соловьяновым, к прискорбию, оказав­шимся за пределами Советской России. Все это не поме­шало Президиуму ПЧК постановлением от 3.10.21 осудить бывшего морского артиллериста к двум годам лагерей. А может, как раз убедительность и спасла офицера. Расстре­ливали ведь и за меньшее. Вот я и говорю — повезло Дмит­рию Леонидовичу...

X. «Дуэль: Петрочека против зарубежных разведок»

«Американская шпионско-белогвардейская группа» «соста­вилась» в кабинетах Петроградской губчека из 10 человек. Можно было бы, конечно, собрать американских шпионов и побольше. Например, в польскую, учитывая наличие в Петрограде достаточного числа поляков, включили 24 «шпиона», а в финскую, учитывая близость границы и на­личие традиционно проживающего под Петроградом фин­ского и ингерманландского населения, и вовсе 59. Соеди­ненные Штаты были далеко. Это хорошо понимали и в массе своей недоучившиеся в училищах и гимназиях сле­дователи. В то же время штаты уже тогда представлялись максималистам-революционерам чем-то пугающим, опас­ным и крамольным. То есть, считали в Петрочека, если уж мировая буржуазия решилась на вооруженное выступле­ние против Советской России, то без американских импе­риалистов тут не обойтись. Разумеется, в Советской России к середине 1921 г. еще находились под разными «крыша­ми» американские разведчики — под видом коммерсантов, журналистов. Они собирали какую-то, чаще политическую и коммерческую информацию, необходимую правитель­ству США и крупным фирмам для принятия тех или иных управляющих решений — опять же политических, дипло­матических, экономических. Но изучение большого объе­ма материалов той эпохи не дает нам никаких оснований для того, чтобы согласиться со следователями Петрочека: американские империалисты наняли на доллары группу домохозяек, балтийских моряков и одного профессора-хирурга для того, чтобы вести целенаправленную шпионскую и террористическую деятельность. Ну никак не укладыва­ется это дело, как и другие — о шпионской деятельности в пользу польской, финской, английской разведок, — в ис­торию шпионажа в Европе, имеющую свои традиции жан­ровые особенности, кадровую специфику...

Увы, как и в других «делах», составивших «Заговор Та­ганцева», в этом поражает неоправданность обвинений, полное отсутствие в материалах «дела» каких-либо улик, явные нестыковки в «легендах», отказ многих арестован­ных признать свою вину, перемены в показаниях после не­скольких допросов, при этом никаких дополнительных до­кументов в делах не появляется, что неумолимо наводит нас на мысль о давлении на подследственных.

Словом, история о банде американских шпионов в Пет­рограде — уникальна и типична одновременно.

Следует отметить, что многие обвиняемые были аресто­ваны в мае—июле, в то время как фактически «создавать­ся» дело начало только в августе, после ареста П. К. Лебе­дева. Оно и понятно: ранее арестованные люди, которые уже потом «подключили» к делу об «американской шпионско-белогвардейской» организации, были арестованы по иным поводам, но о них вспомнили, когда нужно было «де­лать» процесс об американских шпионах.

А мысль о формировании нового дела как составной ча­сти «Заговора Таганцева» возникла у следователей после ареста первого августа 1921 г. бывшего минного специали­ста с подводной лодки «Вепрь» Балтийского флота Петра Владимировича Лебедева, 1891 г. р., уроженца Полтавской губернии, на момент ареста — гражданина без определен­ных занятий. Да и откуда им взяться на август 1921 г., этим занятиям, если вся жизнь балтийского моряка после Крон­штадтского восстания потеряла определенность. Как он признался на первом же допросе — действительно участво­вал в восстании, действительно бежал от казни в Финлян­дию, и, опять же — неопровержимый факт, — вернулся до­мой, в Россию, нелегально перейдя границу. К тому време­ни только за участие в «мятеже» уже к стенке не ставили, и была у минного специалиста надежда, что простят неле­гальный переход, ограничатся каким-либо слабым наказа­нием, вроде пары лет принудработ.

И на первых допросах Петр Владимирович не сильно волновался, не упал в обморок во время очной ставки с О. И. Рафаиловой, подтвердившей ранее данные показа­ния о том, что Лебедев привез из Финляндии письма от на­ходившихся в финском лагере бывших кронштадтских мо­ряков, предназначенные для неофициальной передачи родственникам, — дело хоть и незаконное, но житей­ское — не казнить же за несколько писем. Сидел в душной, потной, сырой камере, ждал решения своей участи и стро­ил планы своей дальнейшей жизни. После выхода из тюрь­мы или лагеря.