Элизабет Гилберт - Происхождение всех вещей

Ознакомительный фрагмент

Джордж Хоукс, издатель, уже много раз прежде гостил в «Белых акрах» и Альме очень нравился. Он был застенчив, но добр, весьма умен и видом напоминал большого, неуклюжего, шаркающего медведя. Одежда на нем висела, шляпа вечно сидела как-то криво, и он никогда не знал, куда встать. Разговорить Джорджа Хоукса было непросто, но стоило ему начать, и он оказывался собеседником умным и приятным. Никто в Филадельфии не мог похвастаться столь глубокими познаниями в ботанической литографии, а книги его издания были восхитительны. Он с любовью говорил о растениях, художниках и переплетном деле, и Альме его компания была бесконечно приятна.

Что до второго гостя, профессора Стакхауса, тот был у них за ужином впервые и Альме сразу не понравился. Он был по всем признакам зануда, причем настырный. Сразу же после прибытия, еще стоя в атриуме «Белых акров», он оторвал у них двадцать минут, с дотошностью Гомера излагая превратности своего путешествия в повозке из Принстона в Филадельфию. А исчерпав столь занимательную тему, вслух удивился тому, что Альма, Пруденс и Беатрикс будут ужинать с ними, ведь предстоящая беседа уж верно окажется выше их разумения.

— О нет, — поправил гостя Генри. — Думаю, вы вскоре убедитесь, что моя супруга и дочери вполне способны поддержать разговор.

— Неужели? — отвечал профессор. — И на какие же темы?

— Хм… — Генри потер подбородок, оглядывая своих домашних, — ну вот Беатрикс, скажем, знает все, Пруденс сильна в музыке и искусстве, а Альма — высокая и крепкая — наш эксперт в ботанике.

— В ботанике, значит, — повторил мистер Стакхаус с крайне снисходительным видом. — Что ж, ботаника — самое подходящее развивающее занятие для девушки. Всегда считал ее единственной наукой, подходящей женскому полу, в связи с тем, что в ней отсутствуют жестокость и математическая точность. Моя собственная дочь премило рисует дикорастущие цветы, между прочим.

— Захватывающее, должно быть, занятие, — буркнула Беатрикс.

— Вполне, — ответил профессор Стакхаус и повернулся к Альме: — Видите ли, дамские пальцы более податливы. Они мягче, чем мужские. Говорят, они лучше годятся для дела столь деликатного, как коллекционирование растений.

Альма, которая вообще-то никогда не краснела, залилась краской до самых корней волос. Почему этот человек вдруг заговорил о пальцах, о податливости, деликатности, мягкости? Теперь все смотрели на руки Альмы, которые совсем недавно побывали прямо внутри ее бутона. Это было ужасно. Краем глаза она увидела, как ее старый друг, издатель Джордж Хоукс, улыбается ей с сочувствием. Сам Джордж все время краснел. Он краснел каждый раз, когда кто-то смотрел в его сторону, и каждый раз, когда вынужден был заговорить. Видимо, он сочувствовал неловкому положению Альмы. Когда он взглянул на нее, девушка еще сильнее покраснела. Впервые в жизни она не нашлась что ответить; ей лишь хотелось, чтобы никто на нее не смотрел. Она на все была готова, только бы не идти сегодня к ужину.

К счастью для Альмы, профессора Стакхауса, кажется, не интересовало ничего, кроме его собственной персоны, и, когда подали ужин, он приступил к долгому и подробному рассказу о своих исследованиях, точно по ошибке принял «Белые акры» за аудиторию Принстонского университета, а своих хозяев — за студентов.

— Есть ученые, — заговорил он, закончив сложные манипуляции по складыванию салфетки, — которые не так давно предположили, что темный цвет кожи негроидов является всего лишь кожным заболеванием и его можно смыть, применяя определенную комбинацию химических веществ. Таким образом, негр превратится в здорового белого человека. Это не так. Как доказали мои исследования, негр — это не больной белый человек, а особый вид, что я и намерен продемонстрировать…

Альме было трудно его слушать. Все ее мысли были о Cum Grano Salis и событиях в переплетной, имевших место всего час назад. Заметим, что то был не первый раз, когда Альма Уиттакер услышала о гениталиях или человеческой сексуальности. В отличие от других девочек, которым родные рассказывали, что детей приносят индейцы или что беременность наступает, когда в небольшой надрез в животе женщины помещают семечко, Альма знала основы человеческой анатомии, как женской, так и мужской. При таком количестве медицинских трактатов и научных трудов в «Белых акрах» трудно было остаться в неведении в подобных вопросах. Мало того, вся ботаническая лексика, с которой Альма была близко знакома, была пронизана сексуальным смыслом. (Сам Линней называл опыление «браком», лепестки цветков — «пологом на благородной постели», а цветок с девятью тычинками и одним пестиком один раз смело сравнил с «девятью мужчинами в спальне одной невесты»).

Вдобавок Беатрикс никогда не допустила бы, чтобы ее дочери росли наивными дурочками, тем самым подвергая себя опасности, в особенности с учетом сомнительного прошлого матери Пруденс. Поэтому она самолично, отчаянно запинаясь, страдая от неловкости и лихорадочно обмахивая шею, объяснила Альме и Пруденс суть процесса размножения у людей. Этот разговор никому не доставил удовольствия, и каждый из участников стремился покончить с ним как можно скорее, но, по крайней мере, информация дошла по назначению. Однажды Беатрикс даже предупредила Альму, что есть части тела, к которым ни в коем случае нельзя прикасаться, кроме как для омовения, а в уборной никогда не следует задерживаться дольше положенного из-за риска предаться одиночным безнравственным занятиям. Тогда Альма не придала ее словам особого значения, так как предостережение показалось ей бессмысленным: в самом деле, ну кому придет в голову задерживаться в уборной дольше положенного?

Но открыв для себя Cum Grano Salis, Альма вдруг поняла, что по всему миру каждую минуту происходят странные и самые невообразимые вещи, связанные с сексом. Мужчины и женщины проделывают друг с другом поистине удивительные трюки, и делают это не только для размножения, но и для развлечения. То же делают мужчины с мужчинами, женщины с женщинами, дети, слуги, фермеры и путешественники, моряки и швеи, а иногда даже законные супруги! Как Альма только что убедилась в переплетной, этим можно заниматься даже самим с собой. С тонким слоем орехового масла или без.

Интересно, а другие это делают? Не только гимнастические трюки с проникновением — ласкают ли они себя, когда никто не видит? Автор Cum Grano Salis писал, что многие этим занимаются — если верить его словам и опыту, даже леди благородного происхождения. А Пруденс? Делает ли она так? Знакомы ли ей влажные лепестки, огненный вихрь и вспышка яркого света? Представить такое было невозможно, ведь Пруденс, кажется, даже не потела. У Пруденс по лицу трудно было понять, что она чувствует, не говоря уж о том, чтобы догадаться, что прячется у нее под одеждой или таится в голове.

А Артур Диксон, учитель? Мелькает ли в его голове что-то, помимо скучной учебы? Способно ли его тело на что-то, кроме тика и беспрестанного сухого кашля? Она уставилась на Артура, выискивая в нем какие-нибудь признаки сексуальной жизни, но в его фигуре и лице ничего такого не было. Альма представить не могла его трепещущим в экстазе вроде того, что только что испытала в переплетной. Она с трудом представляла его лежащим и уж точно не могла вообразить его без одежды! Этот человек как будто уже родился, сидя на стуле, в застегнутом на все пуговицы жилете и шерстяных бриджах, с толстой книжкой в руках и несчастными вздохами на устах. Если у него есть позывы, где и когда он им предается?

Альма вдруг почувствовала прикосновение прохладной руки. Рука принадлежала ее матери.

— А ты что думаешь, Альма, о трудах профессора Стакхауса?

Беатрикс знала, что Альма не слушала. Откуда она узнала? Что еще ей известно? Альма быстро собралась и мысленно вернулась к началу ужина, пытаясь вспомнить те несколько фраз, что все-таки не пролетели мимо ее ушей. И ничего не вспомнила, что было ей крайне несвойственно. Откашлявшись, она проговорила:

— Мне бы хотелось прочесть книгу профессора Стакхауса целиком, прежде чем выступать с какими-либо суждениями.

Беатрикс резко взглянула на дочь, ее взгляд был удивленным, критичным и недовольным.

Однако профессор Стакхаус воспринял замечание Альмы как приглашение продолжать — на самом деле он попросту принялся пересказывать присутствующим за столом дамам почти всю первую главу своей книги по памяти. Обычно Генри Уиттакер не допускал подобных проявлений занудства в своей гостиной, но по его лицу Альма поняла, что отец устал и обессилен и, видимо, находится на пороге одного из своих приступов. Надвигающийся приступ болезни был единственным, что могло заставить отца притихнуть, как сейчас. Если Альма угадала правильно — а она прекрасно знала отца и ошибиться не могла, — завтра он уже не сможет встать с кровати и, скорее всего, пролежит всю неделю. Пока же терпеть занудные разглагольствования профессора Генри помогал кларет, который он щедро себе подливал; кроме того, он подолгу сидел с закрытыми глазами.